Отряд

–  Да уж понятна, - со вздохом откликнулся Прохор и тряхнул рыжеватыми кудрями.
– Хоть и не по мне такое дело, но уж для-ради тебя, Платон Акимыч, что хошь слажу!

–  Ну, вот и молодец!
– Хозяин довольно осклабился и подлил в бокал романеи.
– Пей, пей, Проша. Чую, еще не раз с тобой хорошего винца попьем. Да ты не думай, человечишко тот подленький, гнусный - за чужими женками приглядывал, вот и решили его проучить, тут и про тебя вспомнили - боец кулачный ты славный, - пришли ко мне, упросили, а уж я думал-думал да согласился. Ну как хорошим людям не угодить?

Прохор чего-то не понял. Вроде бы сначала про московских купцов разговор зашел, мол, что-то для них сделать надо, а тут вышло, что вроде и не для них вовсе, так, для каких-то «людей хороших». А, ладно, пусть и нехорошее дело, а все ж не смертоубийство, стукнуть легонечко, чтоб только с обрыва - кувырк, и пускай себе плавает.

–  Ну, вот и славно, - подвел итоги Платон Акимыч.
– Иди себе с Богом, а сразу после вечерни и подходи к реке-то. Да смотри, кого попало не бей, сперва дождись кряка.

Поклонившись, молотобоец вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

–  Ну, вот и хорошо, - прошептал про себя Узкоглазов и, покосившись на икону, потянулся к бокалу. Хапнул единым махом, закряхтел… - Может, и зря так с парнем делаю, - пробормотал угрюмо.
– Ну да деньги и связи - они по нонешним временам вещь не лишняя. А вот едоки - совсем даже наоборот. Ну а не выйдет ничего - тоже неплохо, привяжу кровью, вместо пса цепного мне будет. Прав Акинфий-гость - этакому молодцу можно не только кувалдой махать. Мечом - оно куда как сподручнее!

Место на берегу Прохор отыскал сразу. Вот он - обрыв, вот - тропа, а вон, на реке, тоня. Загородки, садки, сети. Спрятался, как велено, в кусточки, затаился и принялся ждать. Чтоб не скучно было и не заснуть невзначай, стал в звуки посадские вслушиваться да представлять: а что это там происходит? Вот где-то на ручье залаял пес - видать, почуял кого-то. На Романицкой улице истошно завыла баба - наверное, муж бил, за дело или так, для порядку. За кустами, на дороге, слышались голоса и скрип тележных осей - возвращающиеся с торжища крестьяне из ближних деревень - Стретилова, Кайваксы, Шомушки - бурно обсуждали прошедший день. Ругали какого-то Миколу-весовщика да поминали лихом монастырских старцев. Вот замычали коровы - пора доить, вот снова залаял пес… нет, два… сначала один, потом другой, ясно - сучка с кобельком перекликаются. А вот… А вот и шаги! Пронька едва не пропустил, как где-то рядом три раза крякнули, и тут же зашуршали кусты на тропке. Изготовился… Из-за деревьев показалась фигура в рясе, свернула к реке, к тоне… А Прошка уж тут как тут - ка-ак зарядил с левой! Прохожий даже вскрикнуть не успел - так и полетел кубарем с обрыва в реку, только брызги кругом. Прохор, после того как ударил, тоже к обрыву кинулся, высунулся из-за кустов - увидал, как ходко плывет к берегу поверженный в реку незнакомец. Впрочем, какой незнакомец? Прохор узнал - светло еще было - Ефимий то, монах с таможни. Так вот, значит, на кого он руку поднял? На человека Божьего! Хотя хозяин, Платон Акимыч, говорил, что человек тот - подлец, каких мало, да еще вязался к чужим женкам. Это монах-то? Хотя, конечно, всякого народу хватало в обители. Иные чернецы поклоны бьют да Господа молят, а иные и во все мирские дела лезут. Ефимий-то, кстати, на посаде считался честным, однако Платон Акимыч другое говаривал. И все равно, хорошо хоть, выплыл таможенник. Ну, видно было, как плыл…

Пакостно было на душе у Прохора, когда выходил он с берега реки на большую Белозерскую улицу, пакостно и постыло. Хозяин его, конечно, похвалит, а все же как-то не по себе. Пойти выпить, что ли? Медяшка с «полпирога», в шапке спрятанная, как раз подходила для такого дела. Зайти, хватануть чарку ядреного перевара, закусить луковицей - много ли надо? Поговорить с народом малость - да на усадьбу, завтрева вставать рано.

Остановившись на углу у корчмы, Платон, сняв шапку, достал монетку, сжал в кулаке…

Опа! Корчемные двери распахнулись, и в тот же миг из них на улицу вылетел взъерошенный мужичонка в стареньком армяке. Пролетел пару саженей - хорошо кинули, видать, сперва раскачали!
– и тяжело ухнул в холодную лужу.

–  Гады!
– выбравшись из лужи, жалостливо запричитал мужичонка.
– Христопродавцы. Пиявцы ненасытные.

Выйдя из корчмы, остановился в дверях высокий парень, сплюнул презрительно и, скрестив на груди мускулистые руки, бросил:

–  Помолчал бы уж лучше, Егошка. Сам знаешь, пускать тебя в кабаки судебным старцем не велено.

–  Да знаю, что не велено… - Мужичонка попытался встать на ноги, встал-таки, зашатался и обозленно сплюнул.
– А, все равно выпью! Крест тельной пропью - а выпью!

–  Иди, иди, богохульник, - испуганно закрестился парень.
– А то не ровен час…

Пошатавшись, мужичонка - тощий, растрепанный, с кудлатой сивенькой бороденкой - рванул на груди рубаху и, вытащив медный крестик, зажал его в кулаке.

–  И выпью! Не у вас, так на горе, на Фишовице!

И пошел себе шатаясь, загорланил песни.

–  Тьфу!
– сплюнул вслед питуху парень.

Тут и Пронька вышел из полутьмы, узнал знакомца - еще бы не узнать, в паре с ним сколько раз с введенскими дрался. Мефодий то был, корчемный служка.

–  Здрав будь, Мефодий.

–  А, Проня! Здоров и ты. Зайдешь?

–  Что за мужик-то?

–  Да Егошка Окунь, питух стретиловский. Был мужик как мужик, а как жена с детишками от лихоманки сгорела, совсем ум потерял. Пить стал по-черному - все пропил: и избу, и челнок, и снасть рыбацкую. Посейчас на Стретилове у бабки Свекачихи кормится, там и живет. Думаю, сдохнет скоро.

–  Да… - Прохор сокрушенно покивал головой.
– Хуже нет, когда человек с горя пить начинает. Лучше б работал или молился.

–  Вот и я тако ж мыслю.
– Мефодий сжал губы.
– Насмотрелся, прости Господи. Ну, заходи, усажу, где получше.

–  У вас чего там, царева водка?

Мефодий расхохотался:

–  Да ты что, родимый! На Руси уж два года, как хлебушек не родился, а ты говоришь - водка. Перевар с прошлогодних ягод - ядреный, с ног так и валит. Вообще-то, по дружбе, я бы его не советовал.

–  М-да, - Пронька задумался. Случайная встреча с пропойцей сильно поколебала его желание выпить.

–  Если хочешь чего хорошего выпить, иди на постоялый двор, у них мальвазея имеется, недешевая, правда.

–  Недешевая?
– Прохор шмыгнул носом.
– Жаль. У меня всего-то «полпирога».

–  Ну, на полчарки хватит. И то дело. Все лучше, чем наш перевар жрать.

Корчемный служка презрительно сплюнул. Сам он, как достоверно знал Прохор, не употреблял ни капли - берегся.

Простившись с приятелем, молотобоец потерянно побрел по Белозерской улице. И чем дальше шел, чем тоскливее становилось у него на душе. Ну одно к одному! Монаха ударил, теперь питух этот… А, ладно!

Миновав распахнутые ворота, Прохор вошел в гостевую комнату постоялого двора и, перекрестившись на висевшую в углу икону с изображением седобородого Николая Угодника, нос к носу столкнулся с Митькой Умником! То есть не нос к носу - глаза в глаза, так будет вернее.

Пронька улыбнулся, махнул рукой… Митька приложил палец к губам и отрицательно качнул головой. От кого-то хоронится? Ах, ну да…

Немного постояв в дверях, Прохор отмахнулся от подбежавшего служки и, словно раздумав, вышел. Встал, прислонившись спиною к стене, и стал ждать. Скрипнула дверь, и вырвавшийся из гостевой горницы тусклый свет сальных свечей тоненьким лучиком упал на черную землю. Мелькнула тень.