Отряд

Они до сей поры с времен тех дальних Летят и подают нам голоса. Не потому ль так часто и печально Мы замолкаем, глядя в небеса?

До Иосифа Кобзона или Марка Бернеса мне, конечно, далеко, но в душе будто бы рождались строки этой замечательной песни моего мира, и я пел, пел так, как чувствовал её после всех потерь за последние дни:

Летит, летит по небу клин усталый - Летит в тумане на исходе дня, И в том строю есть промежуток малый - Быть может, это место для меня!

«Господь или кто-то спас меня пару раз за последнее время от неминуемой смерти. Значит ещё поживу», – думал я, продолжая петь, наращивая громкость.

Настанет день, и с журавлиной стаей Я поплыву в такой же сизой мгле, Из-под небес по-птичьи окликая Всех вас, кого оставил на земле.

Закончив песню, я замолчал. Молчали браты и окружившие наш костёр казаки.

– Господин капитан, – вдруг услышал я за своей спиной голос генерала Ренненкампфа. – Чья это песня?

«Млять, вот это попал! Как же он подошёл незаметно! Расслабились все, млять!» – Успел подумать я, вскочив с земли, застегивая крючки и пуговицы, которые расстегнул расслабившись.

– Смирно-о-о!!! Ваше превосходительство, моя песня! – вытянувшись во фрунт, отчеканил я.

– Вольно, братцы! – Павел Карлович, усмехнулся. – Тимофей Васильевич, а угостить своего командира чем-то найдёте?

– Ваше превосходительство, сейчас всё будет!

Не успел я произнести этих слов, как появился Севастьяныч, которого я ранее хотел посадить за наш общий «стол» вокруг костра, но тот отказался, сказав, что побратимы и денщик – это не совместимо. Зато здесь он среагировал моментально, откуда-то появился кубок-чаша, тарелка, вилка, нож, чистое полотенце. Не обращая внимания на застывших казаков, Хохлов в мгновение, пусть и несколько грубо, организовал «стол» для генерала.

– Однако, – произнёс Ренненкампф, сев на пятую точку. – И чем меня покормят бывшие казаки конвоя Его Императорского Высочества?

– Ваше превосходительство, – начал я и замолк. А что я мог сказать?!: «Китайская водка, жаренная и жесткая, как подошва конина, какие-то овощи, сухари?»

– Ваше превосходительство, – раздался над моим ухом бас незнакомого мне бородатого казака. – Его высокоблагородие забыл, что приказал приготовить гуся и дичину. Сейчас всё принесут.

Не прошло и пяти минут, как перед Павлом Карловичем стояло блюдо с зажаренным гусем и какой-то мелкой запечённой птицей. В кубок, правда, налили туже китайскую водку, которую генерал выпил не поморщившись, после чего закусил оторванной гусиной ногой.

– Благодарю, братцы! Тимофей Васильевич, проводите меня, – через некоторое время произнёс Ренненкампф, поднимаясь с организованного застолья.

Отойдя от нашего костра метров на двадцать, генерал произнёс:

– Господин капитан, я удовлетворён тем, как Вас любят казаки и не только амурские. Ваша новая песня прекрасна и мне хотелось бы, чтобы она была исполнена среди офицеров нашего отряда, – генерал сделал паузу, после которой поинтересовался. – Что Вы собираетесь делать дальше?

– Ваше превосходительство, я не понимаю Вашего вопроса. Надеюсь, что Ваше предложение быть офицером по особым поручениям не было…

– Тимофей Васильевич, я вынужден Вас огорчить, – генерал прервал меня и сделал паузу. – Военно-ученый комитет, к которому Вы приписаны, расфомирован. Друг из столицы три недели назад по телеграфу сообщил.

«Оху… млять…», – а дальше никаких мыслей не было.

– После данного рейда я надеюсь получить под командование Забайкальскую казачью дивизию, в штабе которой надеюсь видеть Вас штаб – офицером. Подумайте…

С этими словами генерал продолжил движение, оставив меня в состоянии легкого или охренительного обалдения.

Следующий день был относительно спокойным. С утра состоялись похороны погибших. В общей могиле нашёл свой последний приют и старший брат Чуба. После похорон сходил в походный лазарет, где Бутягин за несколько дней полностью взял дела в свои руки.

– Здравствуйте, Павел Васильевич, – поприветствовал я врача. – Как дела? Какая помощь нужна?

– И Вам не хворать, Тимофей Васильевич. А помощь нужна. Очень нужна! – Задорно ответил Бутягин, только вот его глаза выдавали сильнейшую усталость.

– Какая?

– Нужно пять подвод и сопровождение, чтобы отправить тяжело раненных в Айгунь или Благовещенск. С собой в дальнейший рейд мы их забрать не сможем. Не выживут. Я итак, можно сказать, сотника Вондаловского с того света вытащил. Пять пулевых ранений, большая потеря крови.

– Я доложу его превосходительству. Думаю, решим этот вопрос. С подводами не проблема, а вот по сопровождению… - я задумался, замолчав на пару мгновений. – Не меньше полусотни посылать придется. Кругом китайцев, как мух. Ну, да ничего! Дойдут до Сретенского полка, там других в эскорт назначат, а наши казачки в отряд вернуться. А от вас кто будет?

– Вольноопределяющийся Семёнов.

– А что так? Он же о подвигах мечтал?

– Мечтал, Тимофей Васильевич, пока с реалиями этого похода не столкнулся. Вызвался лично сопроводить раненых. Я ему для Вондаловского и ещё двух таких же тяжёлых несколько доз пенициллина дам, чтобы снять воспаления в дороге, – Бутягин мрачно усмехнулся и продолжил. – Можете себе представить, но я даже рад и благодарен стал тому, что в Благовещенске в лазарет ядро то прилетело, и Машенька его руками схватила, получив ожоги. Если бы не это, она, наверняка, смогла бы убедить генерала Ренненкампфа взять её в рейд. А здесь такой ужас! Я представлял, но как оказалось, представлял плохо!

– Да, Мария Петровна, точно бы Павла Карловича уговорила. Так что, всё, что не делается, всё к лучшему, даже если это относится к ранению, – ответил я, подумав про себя, что надо бы с обозом раненных письмо для другой раненой Марии отправить. Когда ещё такая оказия выпадет.

– Вы правы, мой друг, Маша своего бы добилась. Так я могу надеяться на Вас, Тимофей Васильевич?

– Прямо сейчас иду к его превосходительству. Через час, максимум через два отправим раненных, – с этими словами я направился к Ренненкампфу.

Пока формировался обоз, я успел написать небольшое письмо для Беневской и отдать его Семёнову, наказав вольноопределяющемуся, если получится, то передать из рук в руки.

Обоз ушёл, а отряд двинулся дальше к перевалу через Малый Хинган. В течение дня, не считая нескольких стычек с небольшими отрядами китайцев, ничего значительного не произошло. Жалея лошадей, на бивак встали, пройдя меньше тридцати вёрст. Место для лагеря было выбрано с учётом небольшого озерца с чистой водой.

Отдых прошёл в каком-то пасторальном стиле, будто бы и нет войны. На ужин Севастьяныч принёс ведро ухи и большую ёмкость в виде таза жареных карасей. Где добыл такое богатство, не сказал, но офицеры штаба были очень довольны, будучи приглашенные на такое пиршество. Надо было налаживать и неформальные отношения с соратниками этого рейда. Посидели очень хорошо. Спиртного было немного, Ренненкампф строго обозначил норму, но разговоры звучали до полуночи. Без песен также не обошлось. Оказалось, что у корнета Савицкого есть гитара, и он очень хорошо музицирует и исполняет романсы. Спел несколько песен и я, включая и новую «Журавли».