Отшельник. Роман в трех книгах
Шрифт:
Да, мы понимали, что это были сектанты, большинство из нас туда не тянуло, но жили они по-другому, не так, как мы: безразлично друг к другу, скучно, обыденно, словно отбывая повинность перед Богом, в Которого верили. Да и верили так же слабо, вяло, больше по инерции, традиции: дескать, Ты, Господи, где-то там далеко, а я здесь, со своими повседневными делами, заботами, суетой. Вот тебе, Боже, моя свечка, вот тебе поклончик, денежка в ящик — я пошла себе дальше, а Ты позаботься обо мне, грешной… Да и какое у нас было общение с Богом? «Исцели от болезни, дай здоровья», «помоги погасить кредит в банке», «помоги дочке найти богатого жениха-бизнесмена и выйти за него замуж», «дай хорошую зарплату»… Вот и все просьбы к Богу. Ничего духовного. Пришли на службу, каждый схватил свой кусочек «благодати», как мыши хватают сыр — и ходу назад. Так мы и жили, пока я не встретила отца Василия.
— К моменту этой встречи и близкого знакомства у него побывало немало наших прихожан, в основном женщин. Чем нравился им батюшка? Простой, общительный, заботливый. В ту деревню из города многим не с руки было добираться, так он людей
Особенно нравилось всем, когда отец Василий рассказывал о чудесах в своей жизни и в жизни тех людей, которых хорошо знал. А знал он многих старцев, часто к ним ездил, советовался, брал благословение на разные дела. Побывает у них, возвратится и рассказывает нам о грядущих временах, бедах, испытаниях. И страшно было о том слушать, и интересно, потому как верили мы, что с таким наставником, таким пастырем, как наш отец Василий, нас ни один враг не одолеет, никакие электронные паспорта, коды — ничто. Он так и заверял: «Мы и есть то малое стадо, которое Господь обещал хранить и не давать в обиду. Все вокруг погибнут, а мы спасемся!» А когда в нем проявилась сила изгонять нечистых духов, то никто не сомневался в том, что Господь наделил отца Василия особой благодатью. Я до сих пор не могу понять, как же его враг подловил, что он… так…
— Как подловил? — отец Игорь взглянул на Ольгу. — А как враг берет неприступную крепость? Когда видит, что взять прямой атакой, штурмом ее не получается, тогда ищет, потом находит слабое место, брешь; если ее нет, то делает подкоп или засылает людей, усыпляющих бдительность стражи. Как только там приняли этих вражеских лазутчиков, диверсантов за своих — считай, что крепость взята: без всякого боя, штурма, стрельбы, а тихо, почти незаметно. Так произошло и с вашим батюшкой: ни он не заметил, ни вы, как в его крепость прокрался враг.
— Вы хотите сказать, что… — Ольга недоуменно посмотрела на отца Игоря.
— Не я, а вы хотели рассказать, почему ушли оттуда, где вам было так хорошо и радостно, — отец Игорь кивнул на лежавшую на столе газету.
И та продолжила:
— Там действительно было неплохо, пока…
Она замолчала, собираясь с мыслями.
— Туда ведь я тоже пошла не сразу. Разговоры среди наших прихожанок шли давно об отшельниках, поселившихся в здешних краях. Не то монастырь, не то поселение добровольных изгнанников, которые, как и мы, готовились к последним временам. Но в отличие от нас, еще живших в миру, те решили порвать все связи с миром и поселиться обособленно, своей коммуной, колонией: ни паспортов, ни идентификационных номеров, ни удобств, ни хлопотного домашнего хозяйства, ни начальников, ни подчиненных — все одна семья. Даже от имен своих они отказались, подражая во всем ангельскому миру и тем святым отшельникам, которые здесь когда-то жили. Говорят, последний из этих святых людей открылся одному молодому батюшке, который тоже служит в этих местах. Или служил. Вы, случайно, не знакомы с ним?
— Немного, — отец Игорь спрятал улыбку.
— Говорят, что последний отшельник заповедал не оставлять его подвига и тех святых мест, где он жил, потому что они станут последним рубежом, куда не посмеет ступить нога антихриста.
— Кому же он заповедал это? — осторожно спросил отец Игорь. — Уж не тому ли молодому батюшке, которому открыл свою тайну? Может, тот что-то напутал?
— Нет, не напутал. Отшельник передал свой завет нашему…
— Отцу Василию?! — изумился отец Игорь.
— Нет. Он передал ему тому, у кого тоже нет имени… Вернее, оно открыто лишь для тех, кто посвящен в тайну семьи новых отшельников.
— Как же он ему передал, когда старец открылся только батюшке?
— Он передал свой завет… в духе. Простите, я не знаю всего, для меня это слишком сложно, но так говорят: последний отшельник открылся в духе человеку, который должен был привести сюда наследников его подвига и его жизни.
— А какое отношение ко всему этому имел отец Василий?
— Самое непосредственное. Он положительно отзывался об этих людях. Даже, насколько я знаю, сам бывал у них, общался с ними, молился. Иногда они появлялись в нашей церкви, чтобы причаститься, но сразу возвращались к себе, ни с кем не вступая в разговоры. Поэтому батюшка тоже не запрещал навещать хутора, где поселились новые отшельники. Мы носили им кое-какую еду, теплую одежду, хотя они от всего отказывались и не принимали от нас никакой помощи, уповая во всем только на помощь свыше.
Что пленило лично меня в этих людях? Искренняя, как мне казалось, совершенно детская вера в Бога и такие же искренние отношения между собой: ни кокетства, ни лукавства, ни зависти, ни злобы, ни высокоумия — только любовь и согласие, любовь и уступчивость во всем. И, конечно же, строгость, аскетизм, о котором я читала в житиях святых. Глядя на них, я была убеждена, что по милости Божией наконец-то встретила настоящих христиан — людей не от мира сего, посвятивших себя без остатка служению Богу и друг другу. Когда они садились за трапезу,
то даже ели так, как было открыто кому-то в видении: каждый кормил того, кто сидел рядом. Это была одна семья: крепкая, дружная, смелая перед теми вызовами, которые бросала жизнь. Да, детишки их не ходили в школу, не были в интернатах. «Ну и что? — думалось мне. — Чему они там научатся? Курить, пробовать наркотики, материться, драться, воровать, развратничать? Лучше уж тут, в чистоте, молитве, покое. Все равно последние времена настали. Кому сегодня нужны знания детей, их таланты, способности? Никому!»***
— Я и не заметила, как быстро и легко, без всякого принуждения сблизилась с этими людьми, и уже не представляла себе жизни без общения с ними. Они тоже чувствовали мое расположение к ним, и когда старшая сестра предложила мне поселиться у них, я без долгих сомнений согласилась. Дома меня не держало ничто: муж к тому времени ушел к другой женщине, своих детей у нас не было, мама жила с моей сестрой далеко отсюда. Я продала свою квартиру и перевела всю сумму — довольно крупную в иностранной валюте — на банковский счет, который мне указали. Таково было одно из обязательных условий жизни в общине: каждый обязан, по слову Христа, продать свой дом, свое имущество и все раздать нищим. Нам постоянно напоминали евангельские слова: «Нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев и сестер». Тот банк, куда поступали суммы, обеспечивал малоимущих и нуждающихся в помощи людей — так нам говорили. Я не могла не верить, потому что находилась в таком радостном, возвышенном эмоциональном состоянии, на таком подъеме, что меня совершенно не интересовали ни деньги, ни другие чисто материальные заботы. Мне хотелось кричать на весь белый свет о своем счастье, делиться с каждым человеком тем, чем была переполнена моя душа. И в такой эйфории я, по согласию со старшими братьями и сестрами, вышла на своих друзей, которые обслуживали информационные сайты, а уж те свели меня с газетчиками, которым я обо всем рассказала и даже пригласила их в гости, чтобы они все смогли увидеть сами.
Ольга кивнула на раскрытую газету.
— Может, этого не нужно было делать. Не знаю. Мне никто не препятствовал. Без разрешения и ведома старших у нас ничего не делалось. Контролировались даже мысли, желания, малейшие движения души: мы обязаны были каждый вечер, перед тем, как отойти ко сну, открывать себя старшей сестре, матушке. Нас приучали рассказывать абсолютно обо всем: что мы думаем о себе, о других, о наших наставниках, даже тайные желания, мысли, в том числе плотские… Каждому, кто приходил в общину, поначалу делалось некоторое послабление от общих правил и устава, по которому жила семья. Нам давали, по слову пророка Давида, вкусить Бога, почувствовать, «яко благ Господь». Но мы сами рвались к тем подвигам, которые совершали на наших глазах более опытные братья и сестры: они могли не спать по нескольку ночей, бодрствовать и беспрерывно молиться, изнурять свою плоть нещадным постом, морить себя голодом, ходить изможденными от земных поклонов, стояния на холодной земле и камнях… Перед нами были живые подвижники, отшельники. Нам хотелось побыстрее окунуться в их жизнь. И нас «окунули»…
Ольга тяжело вздохнула, собираясь с мыслями, чтобы продолжить свой рассказ.
— Я уже сказала, что до того, как попасть сюда, работала детским воспитателем и поэтому знаю психологию. Я вообще была когда-то увлечена этой наукой, много читала, проходила подготовку на различных курсах, где осваивала техники управления собой и другими людьми. Опираясь на эти знания и собственный опыт, могу сказать, что за внешней жизнью нашей общины, так называемой семьи стоят очень тонкие психологи, манипуляторы сознанием, которые за короткое время совершенно лишают попавшего к ним в доверие человека не только всего материального, а вообще всего: собственной воли, собственных мыслей, собственных желаний. Все, что было внутренне нашим, принадлежало нам, против нас же и обращается. Нас учат ненавидеть себя, свою жизнь, каждую клеточку своего собственного «я», всех, кто не с нами, тоже ссылаясь при этом на слова Спасителя: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником». И мы ненавидим… Жесточайшим постом, многочасовыми монотонными молитвами, больше похожими на медитацию, чем на молитву, нас доводили до полного исступления ума: у нас исчезает понятие времени, пространства, многие впадают в состояние транса, им открываются разные видения из потустороннего мира, что объявляется старшими наставниками как знак особой благодати, особого благоволения свыше. Были случаи, когда у некоторых начинала людей сочиться кровь на руках, ногах, по всему телу — что-то вроде известного католикам явления стигматы. В этом состоянии люди совершенно отказываются от еды, воды, предают себя на голодную смерть… Среди них бывают даже маленькие дети, которые умирают на глазах родителей, испытующих при этом не скорбь, а радость: они верят в то, что души детей пополняют ряды светлых Ангелов перед Страшным Судом. Тем, кто осмеливается хоть немного нарушить установленные порядки, следовали наказания, даже телесные: непокорных бьют плетьми, морят голодом, мужчинам ногами отбивают плоть, на несколько суток лишают сна, сажают в «преисподнюю» — так называли глубокую холодную яму, где держат без света, одежды, воды, пищи, пуская туда голодных крыс… Каждый из нас должен ощутить собственную неполноценность, никчемность перед «спророком», который стоит над нашей общиной. А ему тем временем приносили икру, семгу, балыки, ананасы и другие дорогие деликатесы — я это видела сама — и только потому, что он считается «совершенным» среди нас.