Отшельник
Шрифт:
– Ты, говнюк, ты что, не понимаешь, что я твоя подельница? Это ведь так у вас называется?
– вопила Элла Арнольдовна, - а с подельниками так не поступают! Все, мне это надоело! Пошел на хер!
И она, неожиданно успокоившись, поправила сбившуюся прическу и, повернувшись к Вертякову спиной, медленно направилась к двери.
Вертяков посмотрел на ее плавно двигавшиеся бедра, представил, что они уходят от него навсегда, что уже завтра их будет нежно раздвигать кто-нибудь другой, и вскочил из-за стола, опрокинув кресло.
– Стой! Подожди!
– воскликнул он и резво обежал стол.
Загородив
– Ну… Еще триста!
Элла Арнольдовна брезгливо сморщилась и ответила:
– Пятьсот.
– Ладно, пятьсот, - обреченно кивнул Вертяков.
– И домашний кинотеатр в приемную.
– Ладно, будет, - и Вертяков решительно кивнул еще раз.
Элла Арнольдовна помолчала минуту:
– Хорошо, я согласна.
Потом она помолчала еще немного и добавила:
– Ну почему, чтобы получить прибавку к жалованью, нужно обязательно устроить скандал? Может быть, ты мне объяснишь?
Она посмотрела вниз и неожиданно увидела, что только что произошедшая нелицеприятная сцена подействовала на Вертякова весьма оригинальным образом.
Он снова возбудился, и это было заметно невооруженным глазом.
– Ах ты, мой маленький!
– улыбнулась Элла Арнольдовна, - ты опять хочешь! Ну, сейчас я тебя успокою.
И Элла Арнольдовна привычно опустилась на колени.
* * *
Через полчаса после разыгравшейся в кабинете Вертякова сцены Элла Арнольдовна приоткрыла дверь и, заглянув в кабинет начальника, сказала:
– Борис Тимофеевич, к вам Сысоев.
– Пусть зайдет, - благодушно ответил Вертяков.
Элла Арнольдовна исчезла, и вместо нее появилась массивная фигура Анатолия Викторовича Сысоева, которого Толяном, а тем более Зубилом называли теперь только за глаза.
Начальник службы безопасности подошел к столу шефа и пожал милостиво протянутую ему руку. После этого он сел в кресло напротив Вертякова и закурил.
– Ну, как там у нас на фронте безопасности?
– посталински шутливо поинтересовался Вертяков.
– Насчет безопасности все нормально, - ответил Зубило, поправив душивший его галстук, - а вот насчет другого…
– Ну-ка, ну-ка, давай, расскажи, - заинтересовался Вертяков, все еще пребывавший в состоянии приятной расслабленности, - что там насчет другого?
– Да крестьяне эти… - Зубило поморщился.
– Какие крестьяне?
– Вертяков посмотрел на двигавшиеся губы Зубила и тут же вспомнил горячие и пухлые губы Эллы Арнольдовны.
Ассоциация получилась настолько нелепой и неприятной, что он потряс головой, стряхивая неожиданное наваждение, сел прямо, откашлялся и сказал бодрым деловым тоном:
– Так. Крестьяне. Какие крестьяне? Что там с крестьянами?
– Да эти, из Орехового, там, где кедр рубят.
– А-а-а, эти… - Вертяков вспомнил, о чем идет речь, - ну и что они там?
– Да они оборзели, вот что они!
– возмущенно сказал Зубило, - пришли на делянку и базарят не по делу.
– А о чем они базарят-то?
– Не рубите, говорят, наш лес, уходите отсюда! Будто им кто-то
разрешил рот открывать.– Ну и что?
– Вертяков пожал плечами, - послали бы их куда подальше и все дела.
– А их и послали. Бригадир послал. Он сейчас в больничке лежит. И еще шестеро рабочих.
– То есть как?
– Вертяков нахмурился.
– А вот так. Бригадир говорит - пошли отсюда к такой-то матери, а один из мужиков перекрестился и как даст ему в башню, бригадир с копыт и до сих пор в реанимации. Ну, работяги и завелись, а мужиков человек двадцать было, и все здоровые, да еще с кольями… В общем, побились конкретно.
– И что дальше?
– А дальше… На следующий день - позавчера, значит, братва поехала туда разбираться.
– Разобрались?
– Разобрались. Приехали на пятнадцати машинах и всю деревню раком поставили. Мужиков загасили конкретно, думали, что те угомонятся… Да вот только…
Зубило замялся. Нужно было переходить к более серьезной части повествования, а он знал, что Вертяков не любит плохие вести. Но, зная, что рассказывать все равно придется, он вздохнул и продолжил:
– В общем, ночью мужики подожгли делянку. Ну, не саму делянку, а кухню, два трелевочных трактора и одну палатку. Облили бензином и подожгли. Те, кто в палатке были, еле выскочить успели, один сильно обгорел…
– Это серьезно… - Вертяков достал из пачки сигарету, и Зубило услужливо поднес ему зажженную зажигалку.
– Это серьезно, - повторил Вертяков, - за такое и ответить можно.
Зубило убрал зажигалку в карман и, вздохнув, неохотно сказал:
– Ну, они, в общем, ответили…
– Что значит - в общем?
Зубило помялся и сказал:
– Ну, вчера вечером братва собралась, конкретно побазарили и, как стемнело, поехали разбираться. Машины оставили подальше, чтобы деревенские номеров не запомнили, подошли к деревне и… В общем, подожгли хибары ихние. Четыре штуки подожгли. Так там такой вой поднялся, как на стадионе после гола. Мужики выскочили, а они ведь там охотники все, так что хоть и без штанов, зато все со стволами. А стволы у них, сами знаете - карабины да помповики. В общем - двоих наших положили, а пацаны разозлились и тоже палить начали. Пятерых завалили, а Лаборант с Вованом поймали дочку старосты, разложили ее за сараем и отпердолили во все дыры…
Вертяков ошеломленно уставился в пространство перед собой, сигарета повисла у него на губе, и было видно, что такой поворот событий явился для него полной неожиданностью, и неожиданностью весьма неприятной.
Те люди, которых он считал чем-то вроде говорящих животных, оказались способными постоять за себя. Мало того, конфликт вышел за рамки обычной разборки, и если о двух застреленных бандитах можно было просто забыть, то пять убитых крестьян и изнасилованная дочка старосты могли обернуться серьезными проблемами. Лично Вертякову это пока ничем не грозило, но связь кровавого конфликта с вырубкой заповедного леса была очевидной. Документы, по которым кедровник оказывался вне охранной зоны, выглядели очень убедительно, однако если бы кто-нибудь очень заинтересованный и хорошо прикрытый занялся ими, то результаты такого расследования грозили Вертякову как минимум отставкой.