Отстегните ремни

Устало опустившись на диван, я кивнула, что да, мол, в общем, случилась небольшая беда, можно и так сказать, попыталась поднять голову и проявить мужество и улыбнуться, но вместо этого неожиданно для себя вдруг заплакала. Причем заплакала как-то сразу слишком сильно. Как будто давно ждала такой вот женщины, которая присядет рядом со мной на краешек дивана и будет гладить меня по сотрясающимся от рыданий плечам и голове, и молчать до тех пор, пока мои слезы не кончатся сами, а вместе с ними не выплеснется весь стресс, душивший меня последние сутки.

Час спустя, сытые и почти счастливые, мы все втроем пили чай с блинчиками и малиновым вареньем («Сейчас пропотеете, и болезнь к завтрашнему дню полностью пройдет» — пообещала мне Светлана).

Жизнь опять налаживалась. Как немного, в общем-то, надо человеку, чтобы опять найти в себе силы противостоять обстоятельствам и даже находить в них что-то, способное вызвать улыбку, пусть поначалу только грустную, но — улыбку! Человеческое тепло и участие, возможность выговориться и крепкий чай с малиновым вареньем. У меня не возникло никаких иллюзий, что мои проблемы удастся переложить на чьи-то плечи, но теперь я чувствовала, что у меня есть силы жить дальше. Я подмигнула Даше и налила чай в четвертую чашку, поставленную напротив принимающего участие в чаепитии Васи.

Светлана сидела на стуле вполоборота ко мне, закинув ногу на ногу и все время зачем-то разглаживала цветастую юбку на полном колене. С непривычной для меня откровенностью близкой подруги она поведала мне историю своей непростой жизни.

Родившаяся в арбатских переулках в семье профессора химии и преподавательницы французского языка, она ходила в хорошую школу и собиралась пойти по стопам матери, отдав свое сердце французской литературе. Но, как говорится, сердце — орган капризный и приказов не принимает. Вместо завидного Иняза сразу после окончания школы не внявшая уговорам родителей Светлана вышла замуж за веселого и бесшабашного будущего химика, студента ее отца, частенько бывавшего у них в доме, и вскоре родила ему двойню. Вопрос об институте как-то сразу же отложился на неопределенный срок, и Светлана погрузилась в проблемы пеленок и детского питания. Близнецы росли шумно и весело, а любимый муж после защиты диплома поступил в аспирантуру, и Светлана разрывалась, не зная, кому из трех мальчишек, оказавшихся у нее на руках, она нужна больше. Французская литература присутствовала в ее жизни все меньше и меньше, вытесненная детскими книжками и разложенными везде по квартире, включая даже туалет, справочниками и журналами по химии. Не успела Светлана и оглянуться, как пролетело время. Отпраздновали два события: дети пошли в школу, а муж, ныне кандидат наук, получил кафедру в экспериментальной химической лаборатории. Дом опустел, дети после школы проводили время в различных кружках и секциях, а муж засиживался в лаборатории до полуночи. Добрые соседки по двору подсказывали Светлане, что не бывает таких интересных профессий, и, скорее всего, прямо под носом у счастливой жены и матери происходит банальнейший служебный роман, прямо посреди пробирок. Долгое время моя непрошеная гостья не давала волю своей фантазии и зарождающемуся подозрению, но благодаря настырному участию завистливых соседок однажды все-таки не выдержала, пристроила уже заснувших мальчиков на одну из подруг, взяла такси и поехала прямиком к мужу на работу. И точно… Конечно, не прямо среди пробирок, а на диванчике в задней комнате отдыха любимый муж и был ей застукан с одной из молодых стажерок. Светлана, пожертвовавшая институтом и карьерой ради семьи, разнервничалась и перестала себя контролировать. По лаборатории зазвенело разбитое стекло («Вот тебе твоя химия! Вот тебе твои пробирки! Вот тебе твоя диссертация!» — кричала Светлана, плохо соображая, что делает), испуганная стажерка в расстегнутой кофточке зажалась в дальний угол, а муж в попытках успокоить жену и спасти остатки экспериментальной лаборатории мужественно двинулся прямо на беснующуюся женщину.

— У вас нет закурить? Вообще-то я не курю… — прервала рассказ моя гостья.

Затянувшись сигаретой и прищурившись от дыма, она поведала мне, какая мелкая доля секунды порой в состоянии сгубить всю жизнь. Схватив очередную пробирку, она еще держала ее, когда услышала испуганный крик мужа «Дура! Не сметь! Не ЭТУ!!!», но занесенная для броска рука уже не успела остановиться, и жидкость выплеснулась прямо в лицо неверному супругу. На этом все отпущенное в этой жизни на долю Светланы счастье закончилось. Ни полгода по больницам, ни молитвы и слезы не смогли вернуть мужу ни навсегда изуродованного лица, ни полностью утраченного зрения. Прожить на одну инвалидность не представлялось никакой возможности, и Светлана устроилась на работу, поближе к столь дорогой ей французской литературе, а именно — в книжный магазин. Денег все равно не хватало, жили впроголодь («Хорошо хоть родители помогали, иначе не знаю, как свели бы концы с концами»), а хуже всего, что муж так и не смог простить Светлане своей инвалидности, и в доме царила депрессивная и молчаливая обстановка. Уже подросшие дети перестали бывать дома, используя любой повод, чтобы улизнуть из мрака, повисшего над родителями, а тут еще и грянула перестройка со всеми ее возможностями быстрых заработков. Уставшие завидовать каждой паре новых джинсов одноклассников, близнецы сразу после школы подались в бизнес. В карманах их модных теперь новых курток Светлана стала находить неизвестно где и чем заработанные доллары, а вскоре — и травку, и «еще кое-что похлеще». Слепой и со временем совершенно замкнувшийся в себе отец в вопросах воспитания отпрысков принимал участие слабое и нерегулярное, периодически срываясь на истеричный крик, только отдалявший его от мальчиков. Светлана работала уже на двух ставках в разных магазинах и почти не бывала дома. К тому же после случившегося дети относились к ней как к нервной полусумасшедшей маньячке, изуродовавшей их отца, и к ее голосу особенно не прислушивались. Беда, как известно, не приходит одна. Сначала Костя, один из близнецов, попал в какие-то «разборки по бизнесу», суть которых моя гостья так никогда и не узнала, и с пробитым ломом черепом остался лежать в коме. Потом в семье и вовсе пошла череда похорон. Первым скончался не выдержавший шока отец Светланы, а за ним через год пришлось хоронить и мать. Оставшийся сын полностью отдалился от родителей и вскоре съехал из дома. Светлана осталась наедине со слепым мужем. По ее словам, от сумасшествия спасли только книги и еще раз книги, причем любимая с молодости французская литература оказалась малопригодной для сложившейся ситуации, и на прикроватной тумбочке моей гостьи стала расти стопка совершенно иной литературы, по большей части христианского содержания. От мужа не было никакого толка, а чувство вины при виде его беспомощности давило настолько сильно, что когда, наконец, пришлось похоронить и его, Светлана почувствовала себя даже лучше. Завела спаниеля и, за неимением другого объекта для любви, кормила его не абсолютно несъедобным химическим «Педигрипалом», а свежими говяжьими котлетами.

— Так что я про горе знаю не понаслышке, и взгляд ваш, затравленный какой-то, мне еще днем не понравился, — закончила она свой рассказ. — Сколько мимо меня прошло равнодушных людей, когда я годами мучилась, переживала все это, готовая порой расколотить голову об стену… До того иногда охватывало отчаянье, что я просто не могу теперь оставить человека в беде. Так вот переживешь с мое, сердце-то и откроется. Оно только от горя и открывается, а не от шоколадной жизни. Да и кто еще здесь поможет, если не живые люди? На правительство ни в пенсиях, ни в выплатах да и ни в чем другом рассчитывать особо не приходится… Хотя зачем я все это вам рассказываю? Утешить, наверное, как-то хотела. Да вышло неудачно. Да вы не берите близко к сердцу. Ложитесь сейчас спать, утро вечера мудренее. А завтра я еще зайду, если хотите, мне готовить-то особо не для кого, хоть девчушку вашу порадую чем домашним. Давайте я вас провожу в кровать.

Я уже готова была позволить ей уложить меня в кровать и даже гладить по голове, пока я не засну, но мне надо было как следует замуровать дверь на все засовы после ее ухода, так что от заманчивого предложения пришлось отказаться.

Дождик тем временем успокоился, и на улице разлилась прохладная вечерняя свежесть, наполненная озоном и тихим шелестом вымытой листвы, и я даже нашла в себе мужество распахнуть все окна, включая и то, под которым так и болталась пугающая меня строительная люлька.

Над Москвой опять повисла подсвеченная городскими огнями очередная летняя ночь. 

День одиннадцатый

Ночью мне снова снился Макс.

Он пришел в эту снятую мной дыру в Староконюшенном переулке как рыцарь на белом коне, поднялся ко мне в замок на болтающейся на тросах строительной люльке, чтобы протянуть мне руку и разбудить одним поцелуем, забрать из мрака моего тяжелого сна и отвезти на остров.

Что за остров — неважно, абсолютно любой. Тот, где красивый мулат приносит коктейли прямо в уютный пляжный шезлонг (шезлонг мягкой модели, без упирающегося в ребра белого пластмассового корпуса — а значит, остров был недешевый, без переполненных туристами пляжей и забитых детьми клубных отелей, напоминающих бездарные океанские лайнеры).

Мы лежали под раскидистой низкой пальмой, и ветер играл развевающейся тонкой накидкой, наброшенной на шезлонг, бросая ее на раскаленное плечо, и поднимал на коже пушистые, выгоревшие от солнца волоски, а прилипший и уже успевший высохнуть мелкий песок осыпался с тела от прикосновения руки Макса. Его ладонь медленно скользила по моей руке, вниз, к самой кисти, пальцы его переплетались с моими, отрываясь только для того, чтобы дотронуться до запотевшего коктейльного бокала, и опять, уже холодные от соприкосновения с ледяным «Мохито», возвращались к моим пальцам, обвивая их и пытаясь остудить их жар.

Я щурилась от слепящего полуденного солнца, от ярких золотых бликов на мелкой ряби изумрудного моря, и мои сухие губы беззвучно просили остаться здесь навсегда и никогда-никогда не возвращаться в темную и мрачную реальность нашего московского лета. Макс улыбался, и его пальцы продолжали гладить меня по раскаленной коже, но глаза его были серьезны, и он едва заметно качал головой: «Нет, это невозможно».

Почему это невозможно — я не понимала, и вопрос этот сводил меня с ума. Почему нам непременно надо жить тяжело, если счастье всегда так рядом, и достаточно никогда больше не подниматься на трап самолета, и это море и солнце останутся с нами навсегда?

«Нет, — говорили его глаза. — Так только кажется. Все это нереально. Не-реально…»

Я открыла глаза и поняла, что реальность сегодня, и правда, была немного другой. Солнце светило уже вовсю, пылая высоко над крышей соседского дома, из чего я заключила, что проспала как минимум до полудня. Робкий московский ветер чуть шевелил тонкую занавеску, оставляя тросы за окном неподвижными. Я сконцентрировалась на тросах, испепеляя их взглядом и пытаясь нащупать внутри себя обжигающий меня вчера очаг страха, но его там больше не было.

Вскочив одним прыжком с кровати, я поняла, что полностью выздоровела и полна свежести и бодрости.

Сон не желал уходить совсем, и у меня было странное чувство, что Макс где-то совсем близко, я даже оглянулась, но меня это не беспокоило, а наоборот, придавало сил. Запев утреннюю песню, я пошлепала босыми ногами в сторону гостиной. Макс шел рядом.

Моя послушная подопечная уже сидела там. Деловито соскребая варенье со стенок банки, она листала подобранный нами на днях на какой-то из детских площадок комикс.