Отступники

– Я…

– Ты предатель Престон, – всхлипнула она. Но не от слез, а от злости. – Чем бы ты себя не оправдывал.

– Я надеялся, что ты меня поймешь. Любовь строится на понимании.

– Любовь также строиться на доверии, – горько добавила она. – Я бы спасла твою душу Престон. Я бы помогла тебе. Но теперь это неважно. Раз ты в первую очередь подумал о побеге, а не обо мне, значит, так тому и быть. Убирайся. Я… Я проклинаю тебя.

Состояние у меня было полубредовое. Я был уничтожен и окончательно дезориентирован. Больше всего на свете мне хотелось доказать, что я делаю это не из-за страха и оказаться в грохочущей лавине сражения, изрыгающей огненные языки и кровавые фонтаны. А там драться, резать, рвать, ломать свои и чужие мечи, надрывать глотку в бешеном озверелом кличе. Покалечиться, обезуметь, умереть, лишь бы доказать ей, что я не трус.

– Я все понял, Вельвет, – произнес я негромко. – Ты права. Во всем. Я сейчас уйду. Но перед этим хочу сказать тебе кое-что. Ты можешь не слушать, можешь не верить, но я скажу правду. Я проклят. Я проклинаю сам себя. И хоть все мои слова и вся моя жизнь теперь стоят в этих стенах и в твоем сердце не больше глиняного черепка, я говорю тебе, что я тоже любил тебя по-настоящему и по-настоящему хотел вызволить тебя отсюда, искренне полагая, что так будет лучше. Я ошибся. Я поплатился за это. Однако ты не сможешь мне помешать и дальше любить тебя. Это будет частью моего проклятья: любить и понимать, что обречен только на презрение. А второй частью будет вечная охота, которую начнет старина Иордан. Но это пустяки…

Я взял себя в руки. Никто меня отсюда не гнал. Вот сейчас я медленно встану. Медленно разденусь. Рассмеюсь. А потом так же медленно объясню ей, что это была… Что? Так никто не шутит.

Я медленно встал. И медленно побрел к окну.

Она сидела, закрыв лицо побелевшими пальцами, и беззвучно подрагивала. У нее на глазах только что мучительно умер Престон Имара от’Крипп. Он вдруг взревел искаженным от боли голосом, выкатил невидящие глаза, и испарился. Больше она никогда его не видела.

Я неверной рукой распахнул окно и выбрался на выступ.

– Не уходи, – это могло быть сказано ее дрожащими губами, и выдумано мной лично. Я не решился обернуться. Вместо этого я шагнул во тьму.

Глава 3

Мыло и веревка

Живущий лес стоял сплошной стеной, густой и непроходимый, с единой колыхающейся кроной. Деревья леса были горды и могучи, с толстой красноватой корой, обширными ветвями и неохватными стволами. Авторитет гордился этим лесом. В нем изыскивалось новое зверье для армии и промышленности, дарами этого леса кормились и бедняки, и мой папаша. Древесиной снабжался флот и зодчество.

Лес окружал Гигану естественной преградой вторжению извне и помнил еще великие страдания армий Соленых варваров, которые форсировали его с такими потерями, что городу каждый раз удавалось выдержать и прорвать осады. Ни одно орудие не могло достичь растущих и крепнущих стен, кавалерия тонула в болотах, пехота неизменно травилась грибами и ягодами, которые не умела классифицировать, исходила поносом или умирала от газовой гангрены. Пожиралась диким зверьем.

В общем, это был хороший лес по меркам Авторитета в целом. Но только в общем.

Была одна маленькая частность.

Я подбросил икры хлопышей в костер, и прикрыл глаза ладонью. Скачущий свет долго играл тенями по округе, разрываясь и стрекоча. Вокруг меня лежали затопленные темнотой равнины Предлесья, ноздреватые от нор сусликов, и закупоренных змеиных логовищ.

Я ногой подкатил к себе пустой пивной бочонок, поставил его на попа и сел, размышляя о долге, чести и красивых словах, их сопровождающих.

Рем, когда я раскрыл ему свое прошлое, долго таращился на меня в явном затруднении, выскребывая крошки из-за замасленного воротника. Мне сперва показалось, что он не понял сути моих переживаний, но Рем просто не мог говорить, не выскребя, первоначально, крошек из-за воротника. Поэтому я не сразу догадался, что он начал комментировать мой рассказ.

И каково было мое удивление, когда комментарии эти не обернулись общими бельевыми шутками и шутками индивидуальными, оскорбительными, в мой адрес. Рем неожиданно заявил, что эгоизм он не воспринимает как нечто имеющее собственный морально-этический вес, так как эгоизм неотделим от любого живого существа и, особенно, от разумных животных. А потому ненаказуем. А девка эта… как ее… Вельвет, сама только и думала, как бы ко времени занять пост попристижней, и плевать оттуда на всех, поигрывая золоченными иглами. Все это было ясно как дважды два. Я, Престон, был, в данном случае, хорошо объясним и доступен для понимания со стороны Рема. Милосердие – оно полезно для здоровья. И Рем почесал спину, между лопаток, где жутко и неестественно серебрилось клеймо.

Мимо меня пролетел туго набитый вещмешок и, глухо звякнув, кувыркнулся в траве. Вслед за мешком появился Рем, похожий на Оберунского дикаря-шамана в день низложения богов. Бренча и позвякивая зловещими аксессуарами из костей, серебра и глины, Рем, не глядя в мою сторону, присел поближе к огню. В его руках появилась кубической формы книга, которую он принялся изучать, удерживая при этом вверх ногами.

Мне стало интересно.

– А мне ты что-нибудь оставил?

– А как же, – Рем мрачно пролистал несколько страниц. – Я оставил тебе надежду Престон. У меня надежды никакой нет, поэтому я выбрал сушеные крысьи потроха на веревочке. Мерзость, – сообщил он.

– Спасибо, Рем.

– Это слово ранит меня как нож, – проговорил Рем, открывая и закрывая книгу. – Его придумали жалкие люди, не способные отплатить лучше… Ты рано радуешься. Престон, я уверен, что до башни мы не доберемся. Это единственная змеева причина, по которой я здесь. Учти это. Мне просто очень хочется увидеть, как именно ты будешь убегать. С причитаниями, навалив в штаны, или же молча, вынося полезный и жизнеутверждающий урок. Я знавал одного храмовника, так тот прославился тем, что из каждого своего похода за славой выносил полезный урок. Он убегал от всех. От бандитов, мародеров, чудовищ, зверей, пиратов, стражников, пьяных лесорубов и даже от веселящихся шлюх. Но каждый раз, простирывая свои портки, он говорил товарищам, что вынес очередной важный урок, и все ему сходило с рук, потому что опыт важнейшая штука в жизни.

– Ты это к чему? – спросил я, улыбаясь.

– К тому, что не затравлю тебя насмерть, если ты облажаешься, – объяснил Рем. – Хотя, может быть и затравлю.

– А что потом стало с этим паладином, господин Рем? – спросил я учтиво.

– Помер, – сообщил сухолюд небрежно. – Нарвался на некуморка и не успел убежать. Но умер не от когтей, а от страха. Некуморк его не тронул, потому что парень смердел как дыра в полу. Да… В башню мы, конечно, не в жизнь не попадем, но попытаемся, что бы ни одна шерстяная вша не смела сказать, что Рем Тан-Тарен не любит новых впечатлений. Чего ты скалишься? А? Тебе смешнее, чем мне?

– Переверни книгу.

– Что-что? – переспросил сухолюд высокомерно.

– Рем, что это вообще за книга?

– Это записи моей матушки, – сообщил Рем со значением и какой-то поразительно нехарактерной для него ноткой в голосе. – Ты знаешь, кто была моя матушка?

– Вероятно менадинка. Хотя… Ты как-то говорил, что тебя снесла драконовая цапля.

– Это по геральдике и по официальной родовой легенде, – возразил Рем нетерпеливо и с раздражением. – Так кем была моя матушка?