Отсюда и в вечность

Глава восьмая

В армии существует малоизвестный, но очень важный вид занятий — хозяйственные работы. Это уборка и починка всего, что используется на службе и в быту. Что такое хозяйственные работы, знает любой. Если у вас когда-либо было ружье, то вы знаете, что после пятнадцати минут охоты и, может быть, всего трех выстрелов в неуловимую белку приходится потом дома чуть ли не целый час чистить это ружье, чтобы оно было готово к следующему разу. Что такое хозяйственные работы, знает и любая женщина. Она готовит вкусное блюдо, раскладывает ого на тарелки, а потом возвращается на кухню, смывает с тарелок остывшую подливку и жир с кастрюль, чтобы ими можно было пользоваться еще раз вечером. Этот бесконечно повторяющийся процесс и есть хозяйственные работы.

И любой мужчина, который стреляет из ружья, а потом отдает его почистить своему сыну, любая женщина, которая приготовит вкусное блюдо, а потом заставляет дочь мыть посуду, поймет, как относится офицер к хозяйственным работам. А сын и дочь вполне могут понять отношение к этим работам рядовых.

Хозяйственные работы в армии отнимают пятьдесят процентов времени. В первую половину дня проводятся учения, вторую занимают хозяйственные работы, но о них не упоминается во время кампаний за добровольное вступление в армию и ничего не говорится на тех ярких плакатах, которые висят в каждом почтовом отделении, превозносят романтику солдатской жизни и расписывают возможности, предоставляемые армией: увлекательные путешествия за границу, офицерские погоны, новая профессия, обеспеченность на всю жизнь. Новобранец узнает о хозяйственных работах, только когда попадает в армию, то ость уже слишком поздно.

Большая часть этой работы не так уж ужасна, просто утомительна. Если должен состояться бейсбольный матч, кто-то должен разбросать навоз на площадке, чтобы на ней трава была гуще, и никто не ждет, конечно, что это будут делать сами игроки, поскольку их дело — играть.

Но есть в пехотном полку и другая работа, не столько утомительная, сколько унизительная. Вам может надоесть чистить свою винтовку, но униженным вы не будете. Если же каждый день вас отправляют на квартиры семейных офицеров, поручают выравнивать газоны, мыть окна, подметать дворы, вы почувствуете себя униженным.

После каждой вечеринки в клубе кому-то приходится быть настолько патриотичным, чтобы вычищать пепельницы и вытирать разлитый ликер. Но и это еще ничего. Есть гораздо большее испытание патриотизма. Это уборка мусора.

В батальоне такое проявление патриотизма требуется от каждой роты через каждые двенадцать дней. Трое избранных убирают мусор на квартирах офицеров.

Само по себе это могло бы и не быть таким уж патриотичным делом, если бы офицерские жены пользовались обычными мусорными ящиками, очистка которых находится в ведении гражданских властей в городе. Однако они предпочитали выбрасывать всякие отходы и мусор в специальные ведра — их-то и убирали солдаты из суточного наряда. Очистить одно такое ведро — немалый патриотизм, а когда набирается целый грузовик мусора из офицерских квартир, то патриотизм поистине безмерен. Солдаты суточного наряда за выполнение этой работы заслуживают награждения орденом за боевое отличие. Не такое уж приятное дело ехать в грузовике, полном мусора, испускающего страшное зловоние.

Даже мужественные желудки наиболее патриотически настроенных солдат склонны были взбунтоваться. Наименее мужественно вел себя желудок Прюитта. Назначением солдат в наряд в седьмой роте ведал Уорден.

Одним из видов наряда была работа в мясной лавке. Лавка снабжала мясом семьи офицеров и гражданское население. Мясники, рядовые нестроевой службы, не возражали против такой симпатичной работы, как нарезать бифштексы и отбивные, но они прибегали к услугам наряда, когда требовалось выполнять более грязную работу по разгрузке и разделке туш. Синяя рабочая форма Прю становилась жестко]! от крови и грязи после такой работы. Кровь и грязь были у него на лице, в ушах, волосах, и когда он шел, то ему казалось, что он двигается в облаке тухлого запаха мясной лавки. Когда он входил, Уорден обычно стоял в коридоре, с аккуратно закатанными рукавами, освежившийся после душа, и довольно улыбался.

— Скорее иди мыться, — обычно говорил он. — Ужни уже кончается. Или, может, тебе лучше пойти как есть, а уж потом вымыться?

— Нет, — серьезно отвечал Прюитт. — Я, пожалуй, лучше сначала вымоюсь.

— Все еще пижонишь, а? — ухмылялся Уорден.

Однажды Уорден спросил его, может быть, он все-таки займется боксом или бейсболом.

— Ты выглядишь ужасно, детка, — улыбнулся он. — Если бы ты начал снова выступать на ринге, тебе не пришлось бы заниматься хозяйственными работами.

— А почему ты думаешь, что я хочу от них избавиться?

— Я этого не думаю, — добродушно сказал Уорден. — Но выглядишь ты ужасно, детка.

— Если ты думаешь, что можешь заставить меня заняться боксом, — хмуро сказал Прю, — то здорово ошибаешься. Я могу вынести все, что хотите, я сильнее вас обоих, и тебя и твоего Дайнэмайта. Если б не твои нашивки, я бы уложил тебя сразу же и избил так, что тебя и мать родная но узнала бы. А если бы в открытую не справился, то подкараулил бы с ножом как-нибудь ночью на Ривер-стрит.

— Не обращай внимания на нашивки, детка, — ухмыльнулся Уорден. — Я всегда могу снять рубашку. Хоть сейчас.

— Тебе только этого и надо, — ответил Прю. — Ты мог бы за это на год упрятать меня за решетку, да? — Он повернулся и начал подниматься по лестнице.

— Почему ты думаешь, что Холмс имеет ко всему этому отношение? — крикнул Уорден ему вдогонку.

Первые субботу и воскресенье в седьмой роте Прюитт собирался провести в Халейве со своей девушкой, но всю эту неделю он был жертвой графика дежурств и нарядов Уордена. Он, как новичок, открывал каждый список на дополнительную работу. Уорден неустанно пользовался своим преимуществом.

Неделя кончалась, а Прюитт не видел своей фамилии в списке дежурных по кухне, и солдатское чутье подсказывало ему, что это не к добру. В пятницу, когда дежурства на субботу и воскресенье были распределены и список вывешен на доску, его опасения оправдались. Уорден не включил его в список дежурных но кухне, для того чтобы сделать это в конце недели. Уорден оказался даже хитрее, чем можно было предполагать. Прю назначили в наряд на кухню в воскресенье, а в субботу он был дежурным по казарме. Таким образом, его лишили всякой возможности поехать в Халейву.

Ко всему прочему, в действиях Уордена чувствовалась явная издевка над Прюиттом. Субботний наряд на кухню освобождался от поверки, но дежурные но казарме должны были пройти ее. Уорден отлично знал свое дело, в этом не приходилось сомневаться.

Рано утром в субботу Уорден в отутюженной для предстоящей проверки форме вышел из канцелярии посмотреть, как Прюитт убирает веранду. Он облокотился о косяк двери, довольно улыбаясь, но Прю не обращал на него никакого внимания и продолжал работать. Прюитт размышлял над тем, устроил ли ему все это Холмс в отместку за то, что он не хотел драться и с целью заставить его выступать, или инициатива исходила от Уордена.

В воскресенье Уорден пришел на кухню завтракать около одиннадцати. Как старшина, он не должен был соблюдать расписание, как остальные. У него на завтрак были оладьи, яйца и колбаса.

Уорден сидел за алюминиевым столиком, над которым висела огромная полка для кухонной посуды, и с аппетитом поглощал свой завтрак па виду у дежурных по кухне, в поте лица выполнявших свой долг. Покончив с завтраком, он встал и прошел мимо огромного, встроенного в стену холодильника в помещение, где трудился наряд.