Оттенки

— Ну, разве я не говорила! Вот она, легкая жизнь! — подхватила старуха. — И к чему этот батрак? Некуда тебе деньги выбрасывать, что ли? Обойдемся и так. Если уж очень прижмет, возьмем поденщика. Главное — нас уж не хотят и к работе допускать, наш труд и пот уже не годится!

— Что правда, то правда, — поддержал теперь и Юхан свою бойкую жену. — И на что тебе сдался этот батрак? Ну, а если уж мы тебе не нужны, если я уже не гожусь, тогда… тогда… делайте что хотите, хутор-то ведь вам обещан!

— Чего вы так сердитесь? У отца рука больная, неизвестно, сможет ли он вообще работать. Да и у матери кости не железные. С Тийной — сами видите, как обстоит дело. Срок у нее не за горами, работница из нее не бог весть какая. Где же нам управиться! — убеждал Каарель стариков.

— У Тийны срок не за горами… — повторила Мари. — Мало ли у меня было этих сроков. Только никого в живых не осталось, кроме Тийны, пятерых на кладбище свезла. Еще в прошлое воскресенье ходила их навещать.

— Слезы на глаза навертываются, — продолжала она, помолчав, — как подумаю. Но разве из-за них давала я себе поблажку в работе? На жнитве бывало положишь ребенка под копной, где солнце не печет. Или на покосе — подвесишь люльку на сук, дитя и качается там да само с собой гукает… Если же за полгода начинать об этом беспокоиться, то достатков не жди, откуда они возьмутся.

— А зачем так мучиться, если можно жить лучше? Разве все люди одинаковы? Один в силах со всем справиться, а другой не вытянет, подохнет, — ответил Каарель.

— Вот то-то и оно: все больно умные стали, не хотят жить так, как отцы их жили. Ни обычаи, ни платье — ничто им уже не годится, подавай им все по новой моде. Девчонки перетянутся что есть силы и ходят, как вязальные спицы. Диву даешься, как еще дышать могут. Да и парни не лучше — навешают себе на шею всяких хомутов, словно им от этого какая прибыль, платок им уже не годится — мол, старая мода. А попробуй запретить — сейчас в слезы, или снесет свои тряпки в лес, там и переоденется, а без них никуда ни шагу. И ты такой же. Понадобился ему батрак, не может своими силами всю работу переделать! Как же, надо из себя хозяина корчить, а что это, мол, за хозяин, если у него батрака нет! Мы-то состарились, не годимся вам в работники, не умеем угодить. Остается, видно, нам присмотреть себе хибарку, а молодые пусть катят дальше.

Тийна с мольбой смотрела на мать, словно надеясь этим ее утихомирить. Каарелю же не терпелось возразить на упреки.

— Не понимаю, чего ты, мать, на нас злишься. Пусть я тебе чужой, но ведь Тийна — единственное твое дитя. Ради нее я и хочу нанять батрака. Может, вы недовольны, что хутор к нам перешел? Так берите его обратно хоть сейчас, мы и слова не скажем. Но уж если он в наших руках останется, то я возьму батрака, что бы вы там ни говорили. Если все станем везти на своем горбу, вы же, в конце концов, и упрекнете меня: скупится, мол, не хочет батрака нанять, убивает нас тяжелой работой.

— Да разве работа кого убивала? Мой отец еще помнит то время, когда люди день и ночь работали на помещика, прямо на ходу засыпали, а от работы никто не умирал. Тебе главное — от старого хлама исподволь избавиться, — твердила Мари.

Каарель как сказал, так и сделал: в воскресенье отправился к церкви и нанял на лето батрака. Отношения между стариками и молодыми день ото дня становились все хуже: старики считали, что молодые их терпеть не могут, только и думают, как бы от них отделаться, между тем молодые старались не утруждать стариков непосильной работой, чтобы им жилось немного полегче.

II

Последний снег таял у изгородей и под густыми деревьями, поля подсыхали, готовые встретить пахарей. И те не заставили себя долго ждать, особенно молодой кадакаский хозяин со своим батраком. Вперед, с природой наперегонки! Вскоре их соха уже бороздила почву, дремавшую в зимнем полусне. Вороны, трясогузки словно из любопытства спешили взглянуть на работу пахарей и вылавливали сонных червяков из свежей развороченной земли.

Отношения между стариками и молодыми нисколько не улучшились, наоборот, с приходом батрака стали еще хуже. Тяжелого настроения в семье не мог развеять ни теплый весенний ветер, ни яркое солнце, ни живительный дождь, словно чудом заставлявший зеленеть все вокруг. Не радовало людей даже и то, что дом их стоял на высоком холме, с которого вся окрестность видна как на ладони, не радовало потому, что они к этому слишком привыкли.

По одну сторону холма расстилается заросший березняком болотистый выгон, а за ним видны две рощицы, между которыми поблескивает река. По вечерам здесь колышется белесая лента тумана, все гуще и гуще обволакивающая зеленый березняк. Оттуда доносится токованье тетерева, квохтанье куропатки, стон бекаса да окрики пастуха, под звон колокольчиков возвращающегося со стадом.

По другую сторону холма раскинулось болото, на котором растут редкие корявые сосны. Ни одна из них не решается поднять к небу свою вершину. Тут и там между хмурыми деревьями пролегли колдобины, полные черной воды. Когда налетает ветер, сосны покачивают своими широкими верхушками и обвисшими сучьями, точно жалуясь, что обречены прозябать вдали друг от друга. Но вот ветер проносится дальше, и кривые сосны засыпают словно вековечным сном. Весной близ них поселяются журавли, вернувшиеся из теплых стран, но как бы громко они ни кричали, жизни им здесь не пробудить.

Между болотом и полем узкой полоской тянется луг. Здесь растут островерхие березы и ели, кое-где высятся пышные сосны; черемуха и рябина весной цветут, а к осени покрываются ягодами. Меж кустов и деревьев красуются поповник, купальница и кошачьи лапки. В молодости Тийна приходила сюда собирать цветы и плела из них венки. Теперь уже никто не замечает этих цветов, разве какая-нибудь норовистая телка, убежав от пастуха, потопчет или сжует цветок-другой. На хуторе теперь уже не рвут цветов и не поют песен, как это бывало в первый год замужества Тийны. В Кадака все ходят хмурые и надутые, все такие грустные и понурые, как болотные сосны, растущие среди черных луж.

Рука у старого Юхана почти поправилась, но в первые дни пахоты он не говорил ни слова. Однако, когда минула неделя, заметил зятю как-то утром:

— Видно, здесь в хозяйстве я уже не нужен. Придется на стороне искать себе места, чтобы заработать на кусок хлеба.

Сказал он это спокойно, как и обычно, но Каарель почувствовал горечь упрека.

— Да что тебе так не терпится! Дай сначала руке окрепнуть, а за работу приняться успеешь, — ответил он.

Однако дня через два тесть утром заявил Каарелю:

— Сегодня ты оставайся дома, а я поеду пахать.

— Чего ради? — возразил Каарель. — Мне дома сейчас делать нечего: зачем тебе, старому человеку, идти пахать. Мало ли ты в своей жизни за сохой пошагал. Ты лучше немного погодя сеять отправляйся, а если тебе покажется трудно, почини забор или расчисти покос.

— Покос? Да это испокон веков бабья работа, — отвечал Юхан.

— И я то же самое скажу: уж если работы получше для него не найдется, то такую и делать не стоит, — сказала старуха. Она подслушивала разговор мужчин и сейчас вошла в комнату.

— Господи боже, да чем же эти работы так плохи, что за них и браться не стоит! А не хочешь расчищать покос — починяй забор, а как вспашем, можешь сеять, — предложил Каарель.

— Долго ли посеять, там и одному человеку делать нечего, — ответила старуха. — Мой старик еще не так плох, чтобы сваливать на него самую захудалую работенку и заставлять его за другими остатки подбирать. А если нас считают такими уж никудышными, мы можем уйти отсюда.

— Что у вас тут такое опять? — спросила Тийна, входя в комнату.