Оттенки

— Что у нас такое… — повторила старуха. — То же, что и всегда.

— И от чего нам никак не избавиться, как ни старайся, — добавил Каарель.

— Да я и не хочу избавляться, раз молодые словно ошалели, до того уж зазнались! — И старуха топнула ногой об пол.

— Поди знай, кто тут ошалел и кто зазнался, — заметил Каарель.

— Поди знай! Да тут и знать-то нечего! Все ясно, как божий день. Только вы ничего не понимаете, а я все прекрасно вижу. Сначала хутор надо к рукам прибрать: старики, мол, не умеют вести хозяйство. Потом нанимают батрака: старики, мол, уже не умеют работать. Ах, вы уж состарились, вам пора отдохнуть! А ты выходи со мной наперегонки рожь жать, лен дергать или сено косить — посмотрим еще, кто из нас моложе. Хвалиться-то легче всего: я, мол, все могу, я молодой. Будь себе на здоровье молодым, никого это не касается, а только и стариков в грязь топтать не следует, точно они уже ничего не стоят. Доживите до наших лет, тогда увидите, легко ли переносить, когда тебя гонят покос расчищать. До сих пор мой старик умел и сеять, и бороновать, а сейчас, глядишь, ни на что не годен, стар, оказывается…

Старуха все тараторила и тараторила, и речам ее, казалось, конца не будет. Старый Юхан и Тийна слушали ее спокойно, но Каарель с нетерпением ждал, когда она наконец замолчит. Как только теща замолкла, в раздражении переминаясь с ноги на ногу, он заговорил:

— Похоже, вы для того только и отдали нам хутор, чтобы каждую минуту нас этим попрекать. Мы же силой его не отбирали. Зачем же вы его отдали, если он вам так дорог?

— Что ты такое говоришь! — попыталась Тийна утихомирить мужа, но тот продолжал, не обращая на нее внимания:

— Подумаешь, сахару мешок или бочка меду — этот ваш хутор! Вы весь свой век тут прожили, а много ли нажили? Какие-нибудь двести-триста рублишек — великое дело…

— Да еще детками обзавелись, которые сейчас от нас избавиться хотят, — съязвила старуха.

— Кто это хочет от вас избавиться? Вы сами хотите от нас отделаться, иначе не грызли бы нас с утра до ночи, — ответил Каарель.

— Если б хотели от вас отделаться, я бы и дочь не стала растить, тогда и ты не попал бы ко мне в зятья, — заявила Мари, довольная тем, что нашла удачный ответ. Она оглянулась на своего старика, как бы ожидая одобрения, но лицо Юхана выражало такое безразличие, словно он и не знал, что на свете существуют старики и молодые.

Старуха с зятем продолжали пререкаться, пока Каарель, выругавшись, не вышел из комнаты. Эта ссора ничего не изменила в их жизни: старики по-прежнему считали, что молодые их ни во что не ставят, а у молодых, в особенности у Каареля, невольно являлась мысль, что старики просто упрямятся и сами ищут ссоры. С каждым днем он все больше убеждался в этом.

Старик, правда, пошел сеять, потом поправил забор и даже расчистил сенокос, но при этом то и дело повторял, обращаясь к Каарелю: «Уж не знаю, справлюсь ли я с этим», — или: «Не знаю, годится ли моя работа. В свое время я, правда, все умел, а теперь молодым никак не угодишь».

Тийна обычно ничего не отвечала на такие речи, но у Каареля от этих слов всякий раз в сердце закипало. Хотя Тийна и просила его молча сносить придирки стариков и он много раз обещал ей это, все же время от времени его терпение истощалось и тогда снова начиналась перепалка.

Батрак старался держаться в стороне от хозяйских ссор. Если старуха и говорила ему что-нибудь, он делал вид, что не слышит. Но в конце концов и ему пришлось столкнуться со стариками.

Батрак в тот день пропахивал борозды для картошки новой сохой, которую Каарель смастерил по своему вкусу. Старик Юхан пришел посмотреть на его работу. Батрак сделал два-три захода, потом старик тихонько пробормотал:

— Мудреную штуку молодые выдумали: ишь как сошники широко поставлены, какую уйму земли зря захватывают, а придет пора картошку выкапывать — ни шиша не наберешь.

Работник, не обращая на старика внимания, только прикрикнул на лошадь: «Шагай в борозду!» — и двинулся дальше. Когда он вернулся, старый Юхан все еще стоял у борозды и ворчал про себя:

— Все они умные на словах, а как на работу их поглядишь — умора одна, до чего все без толку делается!

И на этот раз батрак ничего не сказал, только буркнул про себя:

— Чего он тут лопочет — и домой не идет, и ко мне привязывается.

Вернувшись снова к концу борозды, работник увидел, что старик все еще стоит на прежнем месте и вслух рассуждает:

— А попробуй хоть слово сказать или присоветовать, как тебе сразу: что ты там, старик, плетешь! — да и отправят тебя покос расчищать.

Тут уж батрак не стерпел.

— Да что ты мне об этом говоришь, не я ведь эту соху смастерил и не я тебя посылал покос расчищать; говори тому, кто это сделал! — Сказал и пошел дальше. Когда он вернулся к прежнему месту, старик заявил:

— Это все равно, кому говорить — тебе или ему; все вы одинаковы.

— А ну-ка, уходи отсюда, мне ни к чему твою болтовню слушать, — сказал батрак сердито.

— Вот какой нашелся — гнать меня! — закричал старик. Работник удивился — он до сих пор никогда не слышал, чтобы старик повышал голос. — Поле-то чье, которое ты пашешь? Ишь ты — уходи, говорит, отсюда…

Но Юхан все-таки ушел. Дома он обо всем рассказал старухе, а та не преминула попрекнуть этим молодых, особенно Каареля; между стариками и молодыми опять началась перебранка. И не успела она закончиться, как разгорелась новая ссора. Вернее, даже не новая, а продолжение прежней.

Когда сажали картошку, старому Юхану пришлось, сидя у картофельной кучи, разрезать клубни. Когда Каарель на телеге подъехал к куче, старик вызвался помочь зятю навалить картошку на телегу. Но Каарель сказал ему:

— Оставь, я сам управлюсь, ты можешь повредить себе руку.

И этого было достаточно. Не говоря ни слова, Юхан бросил лопату и опять принялся резать клубни. После обеда он хотел пойти заваливать борозды, но Каарель и туда его не пустил, а послал в поле батрака.

— Ну, теперь ясно, чужих здесь ценят больше, чем своих. Батрак умеет картошку заделывать, а я уж и для этого не гожусь, — тихонько заворчал старик.

— Почему же это батрака больше ценят? Просто он моложе тебя, ему легче соху держать. Что тебе за нужда всюду соваться со своей больной рукой? — сказал Каарель.

— И то правда: он молод, а я стар. Борозды вон какие широкие, по новой моде, мне, старику, их и не заделать, — насмешливо проворчал Юхан.

— Почему ты так сердишься, что я раздвинул сошники? Борозд, правда, получится меньше, зато они лягут шире, картошка вырастет крупнее и ее легче будет собирать, а на меру выйдет не меньше прежнего.

Однако все уговоры Каареля ни к чему не привели: старик стоял на своем. Вскоре явилась старуха со своей говорильной машиной; ну, тут уж дело пошло на всех парах. Каарелю ничего больше не оставалось, как уйти. А старики продолжали бранить молодых.

Неделю прожили без пререканий. А потом опять нашелся для них повод, причем такой, который по-новому перевернул всю жизнь на хуторе. На болоте началась разработка торфа. Большинство рабочих были люди пришлые, с острова Сааремаа. Жилья не имели. Они поселились под торфяным навесом, чтобы здесь найти защиту и от дождя, и от ночного холода. Несколько дней прожили там, потом пришли в Кадака просить, чтобы их приютили — хотя бы на гумне или в закоулке между амбарами, где не так сильно продувает, как под навесом. Обещали заплатить, сколько хозяева спросят. Каарель согласился приютить рабочих, да и Тийна не возражала, остались при своем мнении только старики.