Оттепель. Льдинкою растаю на губах

Он понимал, что не сможет доказать, будто его не было в комнате Паршина, потому что он был там, а стены действительно тонкие, и, значит, его голос могли услышать и соседи слева, и соседи справа, и даже соседи внизу. И все они скажут, что это был он. Они пили на подоконнике водку. Коньяк у них кончился. Паршин сказал, что он ненавидит его, Хрусталева, за то, что он «спасся».

— Ты спасся! — кричал он. — Прикрылся папашей! А кто-то пошел за тебя и кому-то там разворотили кишки! Что? Неправда?

Тогда он ударил его по лицу. Но вроде бы мимо. И, кажется, Паршин послал его матом. Он, значит, был жив. Потом Хрусталев допивал из бутылки, а Паршин молчал, но был жив. Он дышал и сплевывал на пол. Он громко дышал. И вдруг он сказал: «Ну, прости. Я неправ». На что Хрусталев ничего не ответил. А Паршин вдруг обнял его. Крепко обнял. Нет, он не убил его. Паршин упал. А может быть, выпрыгнул сам, как в сценарии. Приехал болван на какую-то стройку и понял, что незачем жить. Вот и все. Но он-то не Паршин! И жить ему хочется. Какой удивительный свет за окном! Сейчас бы вот камеру. Ведь еще ночь, но свет пробивается сквозь темноту, и вся темнота начинает искриться.