Отверзи ми двери

Но ему хорошо было. Он уж не был потерянным, заблудившейся в этом нелепом городе нелепой фигурой с портфелем. Хотя и портфель все тот же в руке, и все так же некуда ему деться, но столько самых невероятных планов и предчувствий теснилось в голове!.. И неправда, что тут коренное различие, противоречие, что нет соответствия!.. Вся полнота жизни была ему дана и открыта - а тут уж выбирай, не споткнись снова.

Дверь редакции оказалась запертой, он позвонил и не удивился, когда Таня ему открыла.

– Я так и знала, что вы придете!
– у нее горели щеки, блестели глаза, она была несомненно рада.

– Все работаешь, бедняга?

– Работаю... Но здесь вас товарищ ждет. Я его совсем заговорила.

– Какой товарищ?

– Федя, я ж вам сказала, что он зайдет?

– Федя?..
– Лев Ильич увидел, что она мгновенно огорчилась, оттого что он не может вспомнить.
– Ну да, конечно...

В машбюро ярко горела лампа, было накурено, возле столика с машинкой сидел паренек - краснощекий, тонкошеий, со смешным хохолком на макушке.

– Здравствуйте, Федя!
– обрадовался Лев Ильич. ("Как же он забыл его? Так хорошо тогда поговорили...") - Вы меня извините, я никак не мог раньше. Мы тут с отцом Кириллом...

– Это вы меня извините, я решил больше не звонить, Таня мне объяснила, где редакция, подумал, вдруг все-таки зайдете... А мне очень хотелось...

– Ну и отлично, - перебил его Лев Ильич.
– Таня не сердится, что мы ей мешаем?

– Сержусь! Знаете, как надоела эта проклятая машинка? Хотя, слава Богу, что работа... А ваш Федя такой чудак, представляете...

– Да, Танюш, - опять перебил Лев Ильич, - ты мне можешь еще одолжить денег - до завтра? Завтра дадут зарплату?

– Сколько хотите, мне сегодня как раз за работу принесли. Сколько вам?

Лев Ильич не знал сколько.

– Да все равно - у меня ни копейки. Звонить не на что было.

– Хотите пятьдесят рублей? Вот мне принесли...

– Куда мне столько...
– "А пусть много, мелькнуло у него, мало ли что... А что?" - испугался он.
– Хорошо, возьму сорок, будет всего пятьдесят.

Они сидели втроем под яркой лампой. Таня за своей машинкой перекладывала бумажки, и Лев Ильич вдруг заметил, что она их складывает, раскладывает, а потом снова... "Что за нервность такая?" - удивился он.

– Ты знаешь, Танюш, я спросил отца Кирилла о тебе...

– Ой!
– вскрикнула Таня, как тогда по телефону, и глянула на Федю.

Тут тоже раскрыл глаза, ресницы у него были густые и темные, как у девушки, а в них светлые глаза, сейчас удивленные.

– Я просто сказал, что ты хотела бы с ним поговорить, и что у тебя нет духовного отца, а так ты не решаешься...

– Неудобно как!..
– опять ахнула Таня.

– Ты зря беспокоишься, он человек умный, тонкий, и лучше нас все понимает. Он только спросил, где ты хочешь поговорить - в церкви или у него дома? А я и не знал.

– В церкви, наверно, ну что ж я домой к нему пойду?

– Как хочешь. Ты тогда напомни, что я с ним говорил, а может, и не обязательно. Он тебе понравится, правда, Федя?

– Федя знает отца Кирилла?
– поразилась Таня.

– А что тут удивительного, - сказал Лев Ильич, - город у нас небольшой, все друг друга знают.

– Стыд какой, - брякнул Федя.
– Я тут такую околесицу нес, а Таня оказывается в церкви... бывает.

– Ой!
– засмеялась Таня.
– Такой чудак! Раз, говорит, у вас журнал по вопросам природы, должен быть аквариум, птички, а уж белые мыши обязательно. Пристал, чтоб я ему мышей показала.

– Это он тебя клеил - так, что ль, у вас, у молодых это называется? сказал Лев Ильич, почувствовав себя вдруг патриархом.

– Это вы напрасно, Лев Ильич, - надулся Федя, как у отца Кирилла, когда набил рот блинами.

– Что? Я б на вашем месте пригляделся к этому созданию. Впрочем, я тут пристрастен, у нас с Таней давняя любовь.

– Я к вам, Лев Ильич, собственно, по делу, - хмурился Федя.
– Помните, мы говорили о моем знакомом, едва ли у меня есть право назвать его другом, человек он замечательный, вы тогда согласились с ним встретиться?

– С Костей, что ли? Так я с ним так навстречался...

– Почему с Костей? С Марком... Потрясающий человек. С обостренными гражданскими реакциями, мужества настоящего, обнаженная совесть общественная, то есть... Ну деятель, одним словом.

– Помню, - действительно вспомнил их разговор Лев Ильич.

– А он примерно ваш ровесник и вообще что-то есть общее, в смысле искренности, но... полнейшая непробиваемость. Он, понимаете, хотя и не бессмысленный атеист, но из тех, кто, как говорят, признают существование материи, но совершенно не знают, материальна ли сама материя.

– Ну и какую роль вы мне отводите?

– Поговорите с ним! Это страшно важно, потому что если сдвинуть такого человека, то могут быть невероятные последствия.

– Ну а... имеет смысл торопить эти последствия?

– Я не шучу, Лев Ильич, я бы вас иначе не разыскивал и не дожидался так долго.

– Простите меня, я и правда подумал, что вы не меня дожидались, а с Танечкой кокетничали - зачем вам белые мыши так уж сдались?

– Да оставьте вы меня, Лев Ильич, в покое, что это с вами?.. Я вчера нарочно зеркало разбил.

– Как зеркало?
– вздрогнул Лев Ильич.

– А так. Решил доказать себе самому бессмысленность языческих суеверий.

– Доказали?
– тихонько спросила Таня.

– Чушь какая-то!
– расхохотался Лев Ильич, но тут же оборвал смех, такая неловкость, боль и печаль его охватили - он-то молчал бы!

– Почему же чушь?
– уже всерьез обиделся Федя.
– Я так полагаю, что в принципе следует не только декларировать, но и на себе проверять.

– А зеркала не жалко?
– улыбнулась Таня.

– Как обидно бывает, - поднял на нее глаза Федя, - стоит человеку сказать что-нибудь искреннее, ну то, что не принято обычно говорить, потому что люди стесняются своих чувств, про себя таят, так уж обязательно тебя за это обсмеют. Даже странно, будто ложь и лицемерие для человека куда ближе и привычней. Неужели так оно и есть, ну не в обычной жизни, тут понятно, но и в природе человека?