Ответная угроза

Суходольский мелко и часто кивает.

— Мы ваше ателье проверим, — в голосе нет вопроса, но Суходольский соглашается.

— Если надо, проверяйте, молодые люди.

Заходим внутрь все вместе, — обстановка соответствует: стол скомплектованный со стулом, три стула у стены, белый экран, ширма, — в углу закрытая дверь. Киваю в ту сторону.

— Под замком?

— Я сейчас открою, — Суходольский гремит связкой ключей, выбирает нужный. Забираю у него ключи, отодвигаю хозяина в сторону. Дальше действовать будем мы.

Примащиваюсь сбоку двери, чтобы корпус был за стенкой, а не дверью.

— Всем выйти с поднятыми руками, по одному. Быстро! Считаю до трёх и бросаю гранату! — команду отдаю по-немецки, в руке будто сам собой появляется ТТ.

Бойцы заученно занимают позиции по бокам, прямые выстрелы если случатся, их минуют. Удивлённо пучит глаза Суходольский.

Ясное дело, никого там нет, но точно такую же процедуру проводим с фотолабораторией. Там, где стоит на столе бандура на штативе, всякая фотографическая посуда и прочая приблуда. Тесненькая комната, битком набитая всякими принадлежностями, но без единой живой души.

— Не волнуйтесь, Тимофей Илларионович, обычная процедура. Мы весь город так перетряхиваем, — успокаиваю владельца, когда мы выходим из последнего закутка в светлую комнату. Такая единственная, с естественным освещением от разбитой витрины. Электричество пока не во всех районах города.

— Молодые люди не хотят сфотографироваться? Реактивы у меня скоро к концу подойдут, но пока есть.

Уже позабытая… не мысль, а её предчувствие засияло в голове пуще прежнего.

— Сфотографироваться?

— Да, да… — торопится не упустить потенциального клиента и торопится со словами Суходольский. Поднимаю руку: помолчи-ка! Смотрю сквозь него, мне надо эту идею поймать.

Сфотографироваться, сфотографироваться… Есть! Улыбаюсь. Я улыбаюсь, а Суходольский почему-то пугается.

— Скажи, Илларионыч, а когда здесь немцы стояли, они фотографировались?

Старик смущается. Ясно дело, боится, что коллаборационизм припишут. Измена Родине и всё такое. Оно бы и да, но тут Литва, здесь каждого четвёртого надо в Сибирь отправлять. А то и к стенке ставить. Каждого второго… Так что до старикана очередь вряд ли дойдёт. Что я ему вкратце и объясняю.

— Бывало, — вздыхает Суходольский, — но германец больше на проявку плёнку приносил. Часто потом распечатывал.

Бросился рассказывать, что расплачивались, чем попало. Сигаретами, консервами, оккупационными марками, а он уж выкручивался, как мог.

— Показывай негативы! — вот она моя главная мысль! Немецкие рожи тоже пригодятся, но больше всего меня интересуют местные полицейские подразделения. С оружием в руках рядом с немцами, повязка на рукаве — всё, ясно дело, кто ты, зачем и куда тебя надо пристроить.

Суходольский уходит в каморку и приносит стопку фотопластинок и ворох фотоплёнок.

— Иногда германцы оставляли плёнку… а вот ещё заказанные, но не востребованные.

— А чего не востребовали?

— Кто-то мог погибнуть, война же, — пожимает плечами Суходольский. — А тут вы в город вошли, кто-то не успел. Ой, только прошу, господин офицер! Не хватайтесь пальцами, я вас умоляю! Отпечатки снимок портят.

Срывается с места, убегают в съёмочную комнату, возвращается с тонкими нитяными перчатками.

— Должны вам подойти…

— Гражданин старший лейтенант, — до обращения «товарищ» он ещё не дорос.

Ещё неуклюже придерживая каждую пластину, нахожу искомое. Чего это Илларионыч пугается? А, это я улыбаюсь. Частенько замечаю такую реакцию. Показываю ему негатив.

— Скажи, Илларионыч, а это что тут происходит?

И вот тут наш фотограф, как язык зажевал. С трудом его расшевеливаю. Заикаясь и сбиваясь, объясняет.

— Так это, гражданин старший лейтенант, как вы ушли, так и началось… это… стыдно сказать, но многие литовцы побежали служить германцам. И как бы это сказать… устроили облаву на жи… евреев. Потом их увели… отдельно поселили…

— Так-так… и ты не знаешь, что дальше было?

— Нет, нет, конечно, нет… госп… гражданин старший лейтенант, — тут Суходольский понижает голос. — Но говорят, многих убили… я не видел, но говорят…

— Понятно. А это что?! — выставляю перед его лицом очередной негатив.

Суходольский бледнеет, заикание низводит его до уровня глухонемого. Вот уж не думал, не гадал, что придётся успокаивать. Обычно наоборот делаю.

— Чего ты так разволновался? Просто расскажи, что и как, и всё. Ты что, сам кого-то прижмурил?

Кое-как добился. Дойчи его пару раз привлекали для фотосъёмок. Удивительное дело! Сами себе дело оформляли!

— И что? Илларионыч, это ж хорошо! Это же улики! И ты нам их дашь!

Понятное дело, с этого момента всё и завертелось.

Кабинет майора Николаева, далеко после обеда.

— Товарищ майор, надо бы одному старорежимному элементу помочь, — заглядываю в глаза начальнику. Козырь в рукаве, то есть, в планшете придерживаю.

— А на хрена он нам? — задаёт резонный вопрос майор.

— Гляньте, товарищ майор, — вытаскиваю полусырое фото. Это и есть мой козырь.

Майор лениво всматривается.

— Местные полицаи, — про себя начинает бормотать майор, медленно и непреклонно укладывая в голове новые факты, — толпа баб каких-то…

— Еврейской наружности, — позволяю себе сделать подсказку.

— И что?

Как что? До него не дошли слухи?

— Ещё в июне тут еврейский погром был. Неизвестно пока сколько, но, наверное, несколько сотен человек еврейской национальности убили. Ходят слухи, что кого-то ломами забили прямо на улице…

Что-то шевельнулось в лице майора, насторожился он, как хороший охортничий пёс, заслышав кряканье уток.

— Так-так…

— Но я не о том хотел сказать. Присмотритесь-ка, — тычу пальцем в одного из полицаев, — никого не напоминает?

Хм-м, не узнаёт!

— Товарищ майор, это же этот, как его… Хренас Мажейкис! Я ещё утром вам его приводил!

— А ну, веди его снова! — редко улыбается товарищ майор, очень редко. Отвечаю ему такой же радостной улыбкой. И, наверное, такой же страшноватой.