Ответственность

Прибежала Ася и с ходу напустилась на него:

— Рано тебе еще вставать! Смотрите, что придумал! Сидит тут в темноте. Ложись-ка, ложись…

— Не лягу, — бледным голосом прошелестел Сеня. — Совсем больше не лягу. Сколько можно?..

— А ты не командуй.

— Ох, какой! Еще и рассуждает…

Проговорив это, Сеня прислонил голову к подушке. Помогая ему улечься поудобнее, Ася приговаривала:

— Я ведь не командую, я — как лучше, и ты не возражай. Сейчас Кузьку Конского запалим.

— Какого Кузьку?

— Ах да, ты еще не все знаешь. Вот он у нас какой — Кузька Конский.

Она покрасневшей от холода ладошкой похлопала по железной печурке и тут же все объяснила. Есть в городе такой умелец — Кузька Конский, мастер на все руки. У него собачий нюх на всякие несчастья и беды, и он всегда появляется там, где без него не могут обойтись. Если случится перебой со стеклом, является Кузька, вставит стекло и уж не растеряется — цену возьмет подходящую. Он и полы покрасит, но только в том случае, когда необходимых материалов нет в продаже или мастеров днем с огнем не сыщешь. Настоящее его имя Кузьма, но все в городе называют его Кузька и «Полчеловека». Это потому, что он — урод. Самый настоящий. Широкое туловище на таких кривых ногах, которые и на ноги-то не похожи. Скорей, на половинки колес. Руки у него длинные, почти достающие до пола, а голова большая и вся в разноцветных волосах. Урод. Ящик на колесах. Поэтому и на войну его не взяли.

Сейчас он промышлял железными печурками. Вот эту он тоже принес и сам установил. И чтобы у хозяев сомнения не было, сам и затопил. Послушав, как гудит пламя в трубе, похвалился:

«Вот вам и Кузя Конский — беда и выручка. Давай, хозяйка, радуйся, благодари мастера».

«Ох ты, мастер, мастер, — вздыхала мама, отсчитывая деньги. — За такую цену десять печурок купить можно».

Конский не возражал:

«Правильно. Так это надо, чтобы их было вдоволь, печек-то».

«На несчастье наживаться вы все мастера».

«Ну вот, сразу видно — не соображаешь. А ты видела кого, кто на счастье бы нажился? Вот оно что. Вся нажива на несчастье да на горе держится. Так уже установлено. Я уж против этого закона жизненности ничего не могу. А ты, хозяйка, не обижайся и меня не обижай. Я к тебе в беде пришел, облегчение принес, а ты вот какие высказывания. Ну, ладно, на глупость мы не обижаемся».

И он ушел, покачиваясь на своих «колесах», которые нисколько не походили на ноги.

Ася посмотрела ему вслед и посмеялась:

«Печурка-то на него похожа. Смотри, мама. Такая же кривоногая».

Вот так и получила железная печурка свое имя. Она беда, и она же выручка. И ничего тут не поделаешь.

Рассказав все это, Ася заторопилась:

— Сейчас Кузьку распалим, и нам будет хорошо.

И в самом деле им стало хорошо. Печурка, разгораясь, весело гудела и потрескивала жестяной трубой, стенки ее розово зарделись в темноте, и от них по всей комнате заструилось нежное тепло.

Ася бережно подкладывала мелкие дровишки так, чтобы они веселее горели и давали больше тепла и света. И ее лицо, освещенное дрожащим огнем, тоже казалось нежно рдеющим в полумраке. Она очень пристально смотрела на огонь и негромко говорила:

— Ты когда-нибудь думаешь, как будет? Ну, вот кончится война, и всего у нас будет вдоволь. И мы будем делать все, что захотим.

— Да, все, что захотим, — повторил Сеня.

Она в своем стареньком красном свитере, вся позолоченная огнем, сидела тихо, и большие глаза ее были задумчивы, словно она прислушивалась к своим мечтам о будущей жизни. А на алой стене за ее спиной покачивалась и вздрагивала черная тень.

— А потом… — она восторженно вздохнула, — ты сделаешься знаменитым пианистом. Самым знаменитым! И ты проедешь все города и страны. И, наверное, все забудешь, что мы переживали…

— Нет, — ответил Сеня, — я не забуду.

— Правда?

— Конечно. Как я могу забыть? Ведь мы всегда будем вместе. Хорошо?

Ася выпрямилась на своей скамеечке, забросила косы за спину таким широким взмахом, словно это и не косы, а крылья. Строго спросила:

— Ты так хочешь?

— Да! А ты?

— Я? Очень.

— И я очень. Ты хорошая.

— Ты тоже самый лучший из мальчиков.

— Почему? Ты меня совсем не знаешь.

— Знаю. С самого первого вечера, когда ты играл. Ты будешь знаменитый музыкант.

— А если не буду?

— Будешь. У тебя талант. Это все говорят.

— А может быть, все ошибаются?

— Как же все? Так не бывает, — убежденно проговорила Ася. Помолчала и, глядя на огонь, спросила: — А знаешь, кем я буду?

— Знаю — балериной.

— Нет, не угадал.

— Значит, актрисой. Все девочки так мечтают.

— А вот и не все…

Тут в разговор вмешался Кузька Конский: он щелкнул своим огненным языком и выплюнул золотой уголек прямо к Асиным ногам. Она ловко подхватила уголек, бросила обратно в огненную пасть, но ладонь все-таки обожгла. Подула на обожженное место и, разглядывая его, сообщила:

— Я буду врачом.

— Обожглась и решила.

— Нет, правда. Это я давно уж решила. Когда ты показывал альбом. И потом, когда все узнала про твою маму, тоже решила, что буду, как она. Совсем как она. И с парашютом выучусь прыгать. И всегда буду с тобой. Ты ведь так сказал.

Она посмотрела на свою ладонь. Он спросил:

— Болит?

— Так, немножко. Какая же это боль?

— Покажи.

Она послушно протянула руку. На тонкой ладошке едва заметное розовое пятнышко ожога. Сеня подул на него и, совсем неожиданно для себя, как он сделал, если бы это была мамина ладонь, поцеловал пятнышко. Ему сейчас же стало очень жарко, но Ася, не отдергивая руку, спросила:

— Полечил?

— Да.

— Вот мне и хорошо.

— Это я когда был маленький, мама так меня лечила. А я маму тоже так, когда вырос.

— А я-то не маленькая.

— Ну и не большая. Ты только все знаешь, как большая.

— Да. Как промокашка. Я тебе говорила.

— Говорила. У тебя веснушки на носу.

Ася счастливо рассмеялась и широкими глазами посмотрела на него.

— Ну и что же?

— И на щеках, около носа. А раньше я и не замечал.

— Ты и не мог заметить. Они появляются только весной.

— А что, уже весна?

— Да. Март.

— Как же так?

— Сегодня пятое марта.

Пятое марта! Сколько же он проболел? Тогда, в тот последний вечер, они собрались на концерт в госпиталь, была зима. Они вышли из училища и, чтобы согреться, толкали друг друга в снег и бежали, как сумасшедшие. Это было в феврале, и деревья стояли белые, и сугробы на улицах доходили до вторых этажей.

— Ты пролежал больше месяца, — уточнила Ася. — И ничего не помнишь.

— Я все помню. А как заболел, не помню.