Ответственность

— Какой летчик? — воскликнула Валя, нарушая порядок, который наметила Вера Васильевна для своего рассказа.

— Ну, он летал туда, к вам… где его мама служила. Странная у него такая фамилия…

— Ожгибесов.

— Да. Ну конечно, вы же его знаете.

— Где он сейчас?

— Да вы не волнуйтесь. Я вам покажу госпиталь, где он лечился, там вам все и скажут, где он сейчас. Ну, пойдемте.

— Вот кто нам нужен сейчас, — торопливо проговорила Валя. — Он нам всем нужен: и Сене, и мне. Если я его увижу, нам всем сразу легче будет жить. А теперь проводите меня в этот госпиталь и по дороге расскажите все по порядку. Мне надо знать, уточнить обстановку.

На это Вера Васильевна сразу согласилась.

— Я все вам расскажу, только дайте я ваш мешок понесу или шинель. Вам нельзя тяжелое.

— Ничего, — улыбнулась Валя и приложила ладонь к пряжке своего солдатского ремня. Но шинель отдала.

Ожгибесова она нашла, но не сразу. В госпитале сказали, что он только сегодня выписался и найти его можно через военкомат, если он уже не уехал. Валя отправилась в военкомат, пристально поглядывая по сторонам, чтобы не пропустить ни одного летчика. Видела она Ожгибесова всего два или три раза и всегда только ночью, при свете костров на партизанском аэродроме. Да один раз летела с ним и поэтому не была уверена, что сразу его узнает. И совсем уже не надеялась, что он узнает ее.

Когда она вошла в просторный военкоматский вестибюль и увидела сразу трех летчиков, которые о чем-то оживленно разговаривали, то долго приглядывалась, прежде чем спросить:

— Где я могу найти Ожгибесова? — И не очень бы удивилась, если бы один из них оказался именно тем, кого ей надо.

Летчики замолчали и с явным интересом начали ее разглядывать.

— А вы, девушка, ему кто? — спросил один таким игривым тоном, что Валя в другое время обязательно бы посмеялась, но сейчас не то настроение.

— И никто я ему, — просто проговорила она. — И, как видите, вовсе не девушка…

— Это заметно, — почему-то вздохнув, сказал другой летчик, приоткрыл крайнюю дверь, крикнул: — Ожгибесов, к тебе дама!

Валя сразу узнала Ожгибесова и по его лицу поняла, что он не узнал ее, и, чтобы не терять времени на всякие уточнения, сразу сказала:

— Я радистка из хозяйства Бакшина.

— Да? — спросил он высокомерно и настороженно. — Ну и что же?

— Надо поговорить так, чтобы никто не слышал.

Он все с тем же высокомерием кивнул на дверь. Один из летчиков крикнул:

— Сашка, в семнадцать ноль-ноль.

— Ладно. Вещи мои заберите. Я прямо на аэродром махну.

На крыльце он спросил:

— Так какие у вас секреты?

Разговаривает как с девчонкой, но Валя решила не обращать на это никакого внимания, все его высокомерие слетит, стоит только сказать, зачем она пришла.

— Вам надо знать всю правду о Таисии Никитичне.

Нет, не дрогнул даже.

— А зачем? Все это я забыл. Отбросил.

Валя постаралась собрать всю свою выдержку, все свое спокойствие, которых у нее, скажем прямо, было не очень-то много, и тихо, но твердо сказала:

— Трус вы, дрянь! Любовь свою отбросил! Ох, молодчик какой! Я-то думала, вы — мужчина. Она мне столько хорошего про вас рассказывала! А вы знаете, что вы наделали вашей дуростью?..

— А что я такого наделал?

И тут она, уже не сдерживаясь, высказала ему все, что думала, что слышала от Веры Васильевны, от Шагова, что думала сама. И в своем возмущении не заметила, что говорить больше ничего не надо, что она бьет лежачего.

— Как же так? — спросил он растерянно. — А мне сказали…

— Кто вам сказал? Кого вы послушали?

— Да все там у вас в отряде. Не помню, как я обратно летел. Черт его знает, как все закрутилось…

— Всех послушал, всем поверил! — Валя, не замечая горячих своих слез, все продолжала выговаривать: — Всем поверил, одной только своей любви веры не дал!.. Как же вас назвать после этого?

Они шли по весенней солнечной улице — возмущенная женщина в солдатской гимнастерке и летчик, явно обескураженный ее слезами и ее словами. Наконец он отважился прекратить эту сцену.

— Все! — сказал он. — Понял все. Где сейчас она?

— А вы тут не командуйте! — Валя ладонями вытерла слезы. Вот до чего довели: над своей бедой если и плакала, то не на людях же. Не у всех на виду. — А где сейчас доктор Емельянова, мне неизвестно. И никому неизвестно, даже Батя наш не знает, где она. Да не в этом теперь дело. Я только одно точно знаю: не предатель она и никогда не была предателем. Она — герой! Герой, — торжественно, словно принося присягу, повторила она.

Задохнувшись, как от дикого ветра в лицо, Ожгибесов спросил:

— Герой? Как вы узнали?

— Так сказал Шагов. Мой муж.

— Да. Знаю Шагова.

— Если он сказал, то это уж точно. Он еще ни одного слова пустого не сказал. А сейчас не в этом дело. У нее тут сын остался.

— Сеня! Он где?

— Он тут пропадает. Вот ему надо помочь и в самом срочном порядке. Мне сказали, будто он на кладбище скрывается. Его в колонию хотят. Из училища исключили, ну, все такое, будто он и сам предатель.

— Да где он? — воскликнул Ожгибесов.

— Этого я еще и сама не знаю. Вот дали мне адрес. Там одна девочка живет. Ася ее зовут. Она одна все знает, но никому ничего не говорит. Даже родной матери.

— Мне скажет.

— Его непременно надо разыскать и помочь. Его ободрить надо. И я, и вы перед Емельяновой в неоплатном долгу.

— Все. Давайте адрес. И я думаю, вам совсем не надо идти. Один на один мы с ней скорее договоримся.

И еще он добавил, что сейчас он должен быть на аэродроме — дело одно неотложное и очень для него ответственное — и завтра, с утра пораньше, он все сделает. С утра, да не торопясь — оно лучше.

Валя с ним согласилась, дала ему еще и свой адрес на всякий случай, и они расстались. Она отправилась к своей тетке, рассчитывая у нее переночевать и завтра с ранним поездом уехать домой. Но все получилось не так, как она думала. Ехала в гости, а попала на поминки: тетка позавчера умерла, а сегодня похороны. Остались две внучки, Валины племянницы, семнадцати и двенадцати лет. О них тоже подумать надо.

* * *

Оставив Валю в госпитале, Вера Васильевна зашла в столовую, где подрабатывала в свободное время, и оттуда решила забежать домой на одну только минутку, проведать Асю и кое-что ей передать.

— Приходила сегодня одна женщина, фронтовичка, про Сеню расспрашивала, про летчика того, про Ожгибесова. Она и к тебе, наверное, зайдет.

— Какая фронтовичка? — нахмурилась Ася. — Пусть приходит. Я все равно ничего не знаю. Уже приходила одна…

Если не можешь сказать правды, то надо вообще как можно меньше говорить, потому что чем больше болтаешь, тем скорее попадешься. И еще — если признаться нельзя, а обманывать не хочешь, то лучше всего сказать, что ничего не знаешь.