Отягощенные злом
Шрифт:
Кристина отчаянно замахала рукой, чтобы снова пускали эфир.
Выборы мы выиграли. С трудом и с небольшим перевесом, но выиграли. Господин Стаховский прошел в Думу по своему списку и получил возможность оттачивать там свое ораторское мастерство в качестве ярчайшего представителя «Оппозиции Его Величества». А я уступил свое место в списке, довольно высокое, кстати, и вполне проходное, некоему тайному советнику, который в политике понимал куда лучше меня, и остался ждать нового назначения. Конечно, ни о какой разведывательной деятельности больше не могло идти и речи.
А потом случилась беда…
Ранняя весна 2016 года
Финляндия, Гельсингфорс
Зима в тот год на северо-западе России выдалась теплая, мягкая, почти без
Как раз в один из дней марта этого года из дома на Мойке вышел человек. Он не жил здесь, у него не было своего жилья, потому что его домом был Военно-морской флот, а жил он на съемных квартирах, перебираясь с места на место. Так мало кто жил, служба в Военно-морском флоте предоставляла право купить себе жилье через кассу взаимного ипотечного кредита либо даже через обычный банк без переплаты – процент будет платить казна. Только дурак таким не воспользуется… но этот человек возможностью не воспользовался, хотя и не был дураком. Возможно, все это потому, что он был сиротой и никогда не имел собственного дома – только казенные. Словно в компенсацию этого машина у этого человека была знатная. Четырехдверный «Ванден Плас Mk11» две тысячи шестого года, британский четырехдверный спортивный седан с двенадцатицилиндровым двигателем. Машина эта стоила дорого, даже подержанная, потому ее мало кто покупал – германские предложения были и дешевле, и не в пример надежнее, у них не приходилось постоянно устранять неисправности. Но этот человек по непонятным причинам остановил свой выбор на «Ванден Плас». Возможно, ему нравился благородный, спортивный силуэт машины – такого не достигнешь никакими дизайнерскими ухищрениями, для этого потребны долгие традиции. Возможно, его привлек двенадцатицилиндровый двигатель – равный по мощности форсированной восьмерке «БМВ» того же поколения… но как же он тянул… Сама машина намекала на благородство и некий снобизм ее обладателя… поэтому на нее оборачивались даже в пресыщенном Петербурге.
Человек сел за руль. Повернул ключ – в отличие от германских машин такого класса, запускавшихся кнопкой, как спорткары, эта запускалась ключом, – и двигатель, рыкнув для начала, в течение минуты перешел на благородный шепот. Подождав, пока мотор прогреется, человек отчалил от тротуара и направился в сторону кольцевой, чтобы с нее свернуть на Второе шоссе, дорогу Санкт-Петербург – Гельсингфорс.
Был праздник, женский день, и город был полон народу. Машин было немного, только дурак будет в такое время устраивать ночные гонки по городу… как это бывало в другие времена и полиция ничего с этим не могла поделать. В основном – туристы и молодежь. Туристы концентрировались у мостов, оживленно переговаривались на своих языках, фотографировали, дышали свежим воздухом с Невы. Чуть в стороне стояли туристские автобусы – словно освещенные аквариумы на колесах. Молодежь была везде, молодые парни и девчонки, будущее Империи. Они высыпали на проезжую часть, кружились в танце, целовались, прыгали от радости. Все было пропитано радостью, каким-то даже блаженством, непоколебимым ожиданием хорошего, радостного, светлого. Никто и не думал, что за несколько тысяч километров отсюда точно такие же подростки и молодые люди могут в эту же ночь мастерить из артиллерийского снаряда фугас, чтобы подложить на дорогу. Никто здесь не думал про то, что за несколько тысяч километров отсюда, на окровавленной новой границе Империи, сражаются и умирают люди.
Человек, который катился по столице Империи на роскошном британском седане, был своего рода посланцем. Посланцем из того мира в этот, посланцем реального, чудовищно жестокого мира в этот, благостный, эфирный и сладкий. Несколько дней назад он прибыл в столицу рейсом военно-транспортного самолета из Кабула. Он уже давно не мог спать… кошмары мучили его, не давали покоя. Но он не ненавидел этих молодых людей, веселых и беззаботных. Напротив, он любил их. Любил их так, что готов был пойти за них на виселицу. А такая возможность не исключалась, учитывая то, что он замыслил и к реализации чего прилагал усилия.
На большом Сампсониевском он едва не сбил человека. Все получилось внезапно… одна девчонка, опьяневшая от свободы, танцуя, сунулась на дорогу – и он едва успел остановить набравшую стремительный ход по ломкому ледку тяжелую машину. Девчонка повернулась – и увидела… хромированный радиатор, старомодные клыки бампера и белое как мел лицо человека за рулем. Даже в свои девятнадцать
беззаботных лет она почувствовала неладное. И испугалась…Финляндское княжество начиналось почти за городской чертой сильно разросшегося Петербурга. Дачи, дачи, дачи… веселая музыка, отблески костра, скрип неглубокого снега, белый туман тюли, беззаботный смех и жаркий шепот признания в углу. Человек, гнавший машину на северо-запад, был лишен в жизни всего этого. Он не был аристократом, он был сиротой, хотя личное дворянство он выслужил. В его жизни были казенные койки, построения, занятия, личное время и долг, долг, долг… Долг, который сейчас подсказывал ему поступить совершенно определенным образом.
Он проехал Выборг. Поехал дальше. Дорога здесь была совсем не такая, как на Востоке. Уже разделенная на полосы широченной грязно-белой полосой газона. С деревеньками, дачными поселками, огромными глыбами мрамора, выпирающими из-под земли. Здесь не приходилось опасаться фугаса на дороге, не приходилось до рези в глазах всматриваться в обочину в поисках едва заметного проседания земли или мишени – ведра, столбика камней, блестящего осколка стекла. Здесь не было ничего этого, и если здесь и приходилось чего опасаться, так это резкого, крутого, непросматриваемого, покрытого льдом поворота, который может оказаться намного опаснее на выходе, чем это казалось на входе в него…
В яхт-клуб он прибыл, когда уже рассвело – по-настоящему, с солнцем, встающим из-за черных зубцов леса. Он прибыл последним, остальные уже ждали его…
Это место и близко не было похоже… например, на Императорский яхт-клуб или на одесскую марину, с их безумием стремительных форм, тонированного стекла и роскошных девиц, многие из которых не считали нужным накинуть что-нибудь на себя даже на яхтенной стоянке. Это было место для рыболовов и охотников, которые в сезон выходят, чтобы пострелять уток. Аккуратные, словно игрушечные домики у среза воды, дымок из труб, молочные шары фонарей в темноте, длинные сходни и причалы с пришвартованными лодками, несколько бетонированных съездов к воде, чтобы можно было спустить на воду и поднять из воды на автомобильный прицеп лодку. Здесь были только свои, люди, не уважающие суеты, не прогоняющие, но и не привечающие чужих, многие – бывшие офицеры. Здесь было место, где можно было взять напрокат лодку, выйти в Залив и как следует поговорить…
Приехавший из Санкт-Петербурга человек припарковал машину на стоянке рядом с гражданским вариантом русского армейского внедорожника. Поспешил к сходням, где его уже ждали трое с удочками. Финский залив уже был свободен ото льда, лед в эту зиму как следует так и не встал.
– Мы и на тебя взяли… – сказал Иванов.
– Черт бы тебя побрал… – сказал Петров. – Ты так и не избавился от своей британской уродины! Ты что, не можешь купить себе нормальную машину, чтобы не нарываться на вопросы? Как маленький, право слово.
Приехавший из Санкт-Петербурга человек ничего не ответил – он не любил, когда кто-то лез в его жизнь. Он просто взял предложенную удочку – и они пошли один за другим по сходням, где их ждала приготовленная еще с ночи лодка…
Их звали Иванов, Петров, Сидоров и почему-то Котов. Они взяли себе вымышленные имена, потому что понимали: их дело опасно, оно может закончиться на виселице, стоит кому-то узнать их настоящие имена и замыслы… могут донести. Они готовы были к смерти, но не раньше, чем сделают дело.
Это были заговорщики. Каждый из них пришел в эту группу своим путем, у каждого в оледеневшей душе был свой шип, разрывающий сердце. Но объединяло их одно – своеобразно понимаемое чувство долга и ответственности. Они не были злодеями – они хотели сделать лучше, они искренне верили в то, что делают лучше, точно так же, как верили в то, что делают лучше народники, эсеры-бомбисты и большевики в пятом, шестнадцатом и далее. И как народников, как эсеров, как большевиков, искреннее стремление поменять мир, сделать его более правильным и справедливым привели их к тому, к чему это обычно и приводит. К убийству.
Вот только задумали убить они всю династию Романовых. Свести ее в могилу. Уничтожить. Прервать.
Самое омерзительное в этом было то, что все это задумали не интеллигенты, известное дерьмо нации, не радикальные студенты, бунтующие против старого мира, не иностранные агенты, не содомиты, и даже не арабы, или персы, или афганцы. Все это задумали русские гвардейские офицеры, каждый из которых поклялся в верности Его Величеству. Таким образом, это были не только убийцы, но и клятвопреступники. Государственные преступники.