Овертайм
Шрифт:
Мы вместе играли в «Нью-Джерси» больше двух лег. Бывали в поездках, выпивали со всеми. Банкеты в команде какие-то устраивались, то есть были минуты, которые располагают к разговору. Я думал, ну ладно, что сделаешь — жизнь рассудила так, а не иначе. Но больно все время, какая-то недоговоренность осталась между нами, невысказанность. И вдруг в России появляются Лешины статьи…
А я до сих пор не знаю, простил бы я его или нет. В жизни разное бывает, и люди иногда становятся слабыми перед определенными обстоятельствами. Это как-то можно понять, но если Лешей двигала и вправду зависть, которая копилась все годы нашей дружбы… Страшно тогда жить.
Но ведь смогли сильнейшие игроки ЦСКА сказать: «Если не возьмете на чемпионат мира Фетисова, мы тоже не поедем». Наверное, такое в советском спорте случилось впервые. В СССР спортсменов невозможно было уговорить пойти на подобные акции. Это здесь, в Америке, хоккеисты объединены в свой профсоюз и могут отстаивать свои интересы. Забастовки,
Когда ты молод и полон амбиций, тебе не важно, какая политическая система в стране. Ты хочешь быть первым, ты хочешь выиграть… А потом начинаешь понимать, что платишь слишком большую цену за все, и спрашиваешь у себя, стоит ли «это все» такой цены? И тогда начинает возникать конфликт, но к тому времени тебя уже слегка придушивают, а если ты продолжаешь «выступать» — тебя просто выкидывают, сначала из сборной, потом из команды и потихонечку, потихонечку провожают на отдых. Это типичная ситуация для советской системы. Почему считалось, что спортсмены — «рвачи»? Естественно, тебя «напрягает», когда ты видишь, что перед тобой заканчивают карьеру поколение за поколением величайших игроков, которые вызывали восхищение в мире, но не получили даже того немногого, что нужно для скромной жизни. И у них нет больше никакой возможности что-то еще сделать для семьи, потому что квартиру и машину им давало спортивное общество, а кто же тебе, пенсионеру, будет их улучшать или менять? Квартиру нужно давать уже тем, кто играет! Ты же не мог пойти в магазин и купить какой-нибудь импортный холодильник. Все раздавалось по списку, и все эти списки были у тренера. Когда мы приехали в Америку, мне казалось странным; пришел, оттренировался, хорошо или плохо, помылся, сел в машину и уехал — и с тренером больше нет никаких контактов. И нет никаких двухмесячных сборов, где все время устраивают собрания.
Самое трудное время наступает, когда появляется семья. Теперь ты уже должен думать: не дай Бог завтра получить травму, потому что родился еще один ребенок и вместо двухкомнатной квартиры нужна трехкомнатная. Нужен участок для дачи, дети же растут. А если ты известный игрок и постоянно на виду, то хочешь жить как нормальный человек. Но не успел машину или дачу получить пока играешь, значит, ты уже никогда их не получишь. Тем более в ЦСКА, где столько игроков, три «пятерки» только в сборной играют. Я никогда не забуду, как побывал у Николая Ивановича Русака — заместителя председателя Спорткомитета СССР. Он меня вызвал к себе и говорит: «Чего ты там ерепенишься насчет процентов? Двадцать процентов от твоего контракта с американцами — это огромные деньги, и вообще, я туг недавно с отцом своим разговаривал, он живет в Белоруссии, в деревне, крепкий еще мужик, пасека у него. Когда я ему сказал, сколько мы вам заплатили за Олимпийские игры в Калгари, он возмутился: «Как же так, Коля, такие деньги этим дармоедам…» Уму непостижимо — это слова человека, который руководил спортом в стране.
Кому-то дали трехкомнатную квартиру, а кому-то нет: он что-то не выиграл или выпил и попался, а может, тренировался плохо — теперь его на крючке держат. Жена пилит: «Вот этот получил, а ты, такой-сякой, никак не можешь». И за то, что ребята рискнули ради меня собственным благополучием, я им благодарен на всю жизнь. Они подписали письмо, потом выступили и во «Взгляде». Леша письмо не подписал, а когда они его позвали с собой на телевидение, он не поехал. Он единственный из команды, кто выступал против меня на партсобрании и говорил, что я предатель. Возможно, ему сказали: «Фетисов-то ни в какую НХЛ не уедет, вот тебя мы туда направим». Это так по-советски. Иначе как объяснить, что опорный игрок в середине сезона взял и уехал в Нью-Джерси. И оформлял документы не в «Совинтерспорте», где должен их оформлять настоящий партийный спортсмен, а в организации Стаса Намина. Кстати, Стас потом удивлялся, что какие-то мизерные деньги Леша должен был заплатить за паспорт, но так этого и не сделал. Леша ведь тоже уезжал в советские времена. А наш самый свободный в мире гражданин тогда не имел права выехать на Запад по личному контракту, только через организацию с правами на внешнюю деятельность. Я, напоминаю, был командирован в НХЛ Детским фондом.
Тяжело, очень тяжело для меня переживалась, или проживалась, эта ситуация. Ведь я считал Алексея Касатонова самым близким другом. Самым надежным партнером. А он предал…
Швейцария, чемпионат мира, 1990 год. Из Швейцарии ребята позвонили мне как раз за день до того, как «Нью-Джерси» играла шестую игру в первой серии плейоффа. Сказали, что команда молодая, неуверенная, а канадцы привезли сильный состав. В то время «Эдмонтон» уже вылетел из плейоффа, и на чемпионат приехали Коффи, Мессьер и другие звезды НХЛ. Меня дома не было, все это они сообщили моей жене, просили: если у Славы есть возможность, пусть он прилетит в Женеву.
Мы проиграли шестую игру, выбываем из Кубка Стэнли. Я вернулся домой в два-полтретьего ночи — звонок. Слава Быков
с Андреем Хомутовым просят приехать в сборную. Слава говорит: «Все ребята хотят, чтобы ты был с нами, ты нужен команде». Что там обиды, когда зовут в первую команду страны. Хотя и понимал, что без разрешения Виктора Васильевича или даже без его подсказки никто не стал бы звонить в Америку. Я сказал, что вылетаю первым самолетом, не спросив, сколько мне заплатят, про это я и не думал. Я отправлялся в команду, где тренер высказывался в мой адрес весь год. В то время «Советский спорт» ежедневно продавался на Брайтоне, потому что «Аэрофлот» возил все советские газеты. Поэтому все, что обо мне писалось, я знал. И вдруг это приглашение… Через пятнадцать минут звонит Макаров, команда, где он тогда играл, «Калгари», тоже вылетела из Кубка, и его приглашают в Швейцарию. Я Сергею сообщаю: еду. Он: «Тогда я тоже прилечу, там встретимся». Чемпионат мира для нас с Сергеем оставался важнейшим событием в жизни. Потом в американской прессе писали, что мы специально в плейоффе не старались, чтобы выступить за команду СССР.Выходил я на лед в паре с Мишей Татариновым, его потом признали лучшим защитником на турнире. Мне кажется, что и я помог ему сыграть. Но не в этом дело, главное — мы выиграли чемпионат мира, чемпионат Европы! Кстати, Лада тоже прилетела в Швейцарию, вот это был сюрприз для игроков! Первый раз чья-то жена сама приехала и поселилась в гостинице неподалеку, а не прибыла в составе туристической группы. Я попросил, чтобы Ладу аккредитовали, она сама на такси приезжала на стадион.
Сейчас все это звучит смешно, а тогда так необычно — жена, такси, отель, все смотрели на Ладу как на чудо света. Вели мы себя с ней смирно, режима не нарушали, я жил вместе с командой, с Сережей Макаровым в одном номере. В один из дней он звонит домой, в Канаду, жене, а та говорит, вы кому-то проиграли в предварительном турнире, а здесь прошло интервью Тихонова, и он сказал, зачем вообще Макарова и Фетисова пригласили? Зачем вообще они сюда приехали? Совершенно не играют. Макаров в шоке: «Я уезжаю, как можно такое терпеть? Я прилетел в Европу, у меня восемь часов разница во времени, и вдруг он не мне, а канадскому телевидению говорит через переводчика, что мы ему нужны как пятое колесо». Макаров возмущается, как так — человека приглашают, просят помочь и такое оскорбление? Я его успокоил, напомнил, с кем он дело имеет, а в итоге Сергей в финальных играх сыграл очень здорово, правда, потом высказал все, что он думает о руководстве. Но как я понял, никого не волновало, что там считает Макаров.
На банкете Пол Коффи подсел к нам за стол, и Слава Быков подарил ему свою золотую медаль. Потом, когда мы встретились в «Детройте», Пол не раз вспоминая, что у него до сих пор эта медаль хранится. К тому же, когда мы играли какую-то суперсерию, ему подарили русский самовар. «У меня в гостиной он стоит на самом видном месте, — говорил Пол, — чтобы я русских не забывал».
После чемпионата мира мы остались с Ладой в Швейцарии еще на две недели. Наш друг Тино Кати, швейцарец, который раньше работал в Международной федерации хоккея, по старой памяти нас принимал, возил по стране. Каникулы мы провели роскошные.
На следующий год, в 1991-м, мне опять позвонили, пригласили на чемпионат мира, теперь уже в Финляндию. Все шло хорошо, но из-за поражения в последнем матче мы проиграли чемпионат мира. Обвинили меня, так как решающий гол забил Сандин, который вышел с краю, убрал шайбу назад, из-под меня бросил — и забил. Счет сравнялся, а для шведов это было равносильно победе. А может, мы проиграли, не помню. В общем, в проигрыше чемпионата назвали конкретного виновного — меня. Но все же устно пригласили участвовать в Кубке мира в августе 1991 года.
Вернемся к сезонам в Нью-Джерси. Я уже говорил, что проблемы, которые возникли, — это мое недопонимание американско-канадского стиля игры, а со стороны моих новых партнеров и тренеров — моего стиля. Играть всю свою жизнь с Макаровым, Ларионовым, Крутовым или с Харламовым, Петровым, Михайловым, а потом оказаться вместе с ребятами, которые ничем на них не похожи…
Я старался что-то поменять в себе, играть, как мне казалось, более продуктивно. Но в «Нью-Джерси» существовали совсем другие понятия о хоккее, тем более, не в обиду будет сказано, по классу «Дэвилс» были далеки от той команды, из которой я ушел. Взаимоотношения на площадке тоже совсем другие, и те навыки, которые выработались с годами (когда ты «автоматом» знал, что твой партнер обязан оказаться в такой-то точке, отдаешь туда, а там никого нет), только мешали. Возможно, если б я попал не в «Нью-Джерси», а в другую команду, которая играла бы немного свободнее, мне пришлось бы легче, но выбирать не приходилось. У тренеров, которые работали в «Нью-Джерси», понимание хоккея полностью не совпадало с моим: они требовали некий упрошенный способ «бей — беги». Мы тренировались в совершенно четких тактических рамках. А когда играла знаменитая «пятерка» ЦСКА, то постоянно присутствовала импровизация. Ради справедливости надо сказать, что и Тихонова иногда наша вольница раздражала, он на нас кричал, ругался, тем более когда фантазия вредила делу. Но когда непредсказуемость наших ходов приносила пользу, трудно было найти аргументы «против».