Озарение

— Говорил, — согласился Болтнев. — Но любому явлению всегда есть хоть какие-то предпосылки. Пусть даже едва уловимые. А в данном случае не было никаких.

Дана демонстративно пожала плечами, тем самым как бы давая понять, что ничем не может помочь. На самом деле, она была обеспокоена; если Болтнев сомневается в ее возможностях создавать такие картины, то где гарантия, что и другие ей поверят. Особенно плохо, если среди них окажутся потенциальные покупатели ее работ. Юлий, Юлий, где же ты, откликнись, мысленно позвала она. В последнее время это стало у нее нечто вроде мема.

— Ладно, будем считать, что в тебе что-то сильно дремало, а теперь пробудилось. В общем, не за тем тебя позвал?

Дана почувствовала облегчение, что они, кажется, переходят к другой теме.

— А зачем?

— Есть халява. Хотя с другой стороны халявой это трудно назвать.

— Так халява или не халява.

— Решай сама. В одном подмосковном селе недавно восстановили старую церковь. Кажется, семнадцатый век.

— Ого! — воскликнула Дана.

— И сейчас ее расписывают. Там работают один мастер. И вдруг он серьезно заболел. Надо завершить роспись вместо него. Работа совсем небольшая, но и деньги, правда, небольшие. Не знаю, захочешь ли ты этим заняться?

— Я церкви никогда не расписывала, — сообщила Дана.

— Знаю. Но ничего сверхсложного там нет. Я примерно представляю, что нужно делать. Справишься. Так что решай.

— А есть время?

— Два-три дня точно есть. А потом если не согласишься, предложу другому. Кандидатура у меня имеется.

— Я подумаю, — пообещала Дана.

Болтнев как-то странно взглянул на нее, ей показалось, что он хочет что-то сказать, но он промолчал.

— Вот, собственно, и все. Наверное, пойду, — произнес преподаватель.

— Да, у меня тоже есть дела.

— Хорошо, когда есть чем заняться, — усмехнулся Болтнев. — Жду звонка.

Он встал и быстро направился к выходу. Дана проводила его взглядом. Ей вдруг стало почему-то грустно.

50

Дана заснула, так и не решив, как поступить с предстоящим сеансом, — идти или не идти. Проснувшись утром, она по-прежнему не знала, что ей делать. И тут произошло нечто странное, она вдруг превратилась в автомат, всеми ее действиями и движениями стал руководить кто-то другой. Она машинально умылась, позавтракала, оделась, собрала необходимые атрибуты для позирования и вышла из дома. И так же на автомате доехала до офиса бизнесмена.

Едва она вошла в его кабинет, он тут же закрыл на ключ дверь. А затем двинулся к ней.

— Что вы делаете, Михаил Анатольевич? — испуганно вскрикнула Дана. — Садитесь за стол, начинайте позировать.

— Сначала трахнемся. А уж потом все остальное, — усмехнулся Гребень.

— Я сегодня не могу.

— Это еще почему? — удивился Гребень.

— У меня начались месячные, — придумала она, хотя их у нее не было.

— Всего-то. Ерунда, оботрешься. Начинаем.

Гребень уже стоял к ней вплотную.

— Я не могу сегодня, прошу вас, давайте не будем. — Дана умоляюще посмотрела на возвышающую над ней глыбу бизнесмена.

— Слушай, ты, у меня нет времени на уговоры. Соси.

— Не буду!

— Ах так!

Следующие пятнадцать минут жизни Даны были, возможно, самыми кошмарными для нее. Гребень насиловал ее, и делал это с большим удовольствием. Сначала она попыталась сопротивляться, но силы были очень неравны, и он быстро подавил эти попытки. Сорвав с нее одежду, он понял, что никаких месячных у Даны нет. Ее ложь сильно его разгневала, и он даже хотел ее ударить. Дана от ужаса закрыла глаза и попыталась защититься рукой. Но Гребень в последний миг отвел кулак в сторону. Он просто толкнул ее на стол.

Удовлетворив похоть, Гребень как ни в чем не бывало сел за стол.

— Я готов позировать, — заявил он.

— Я не могу работать, — ответила она.

— Брось, ничего не случилось. Одевайся и иди ко мне.

Дана оделась и подошла к хозяину кабинета. Гребень из бара достал бутылку коньяка и налил полный бокал.

— Выпей и все пройдет.

— Не могу.

Гребень поднес к ее рту бокал и заставил выпить его до дна. Сначала коньяк ожег ей горло, но уже через пару минут она почувствовала, что ей стало легче. Напряжение ослабло. Гребень внимательно наблюдал за ней.

— Легче? — спросил он.

Дана кивнула головой.

— Я же говорил. Слушайся всегда старших, — непривычно добродушно произнес он. — А теперь давай, малюй.

Неожиданно для Даны у нее проснулось желание работать. Теперь она, наконец, окончательно поняла, каким должен быть портрет этого человека. Преподанный им урок пошел ей на пользу, по крайней мере, как художнику. Иногда приходится постигать истину и таким вот образом.

Через полчаса она завершила.

— Я кончила работу над вашим портретом, Михаил Анатольевич, — сообщила она.

— Да? — удивился он. — Больше не придешь?

— Нет. Мне осталось завершить кое-какие детали, но это я сделаю дома. И завтра принесу портрет. И сразу же хотела бы получить свой гонорар.

Дана с тревогой ожидала, согласится ли он на такие условия? Гребень размышлял недолго.

— Согласен, — сказал он. — Принесешь портрет и получишь деньги. А сейчас катись.

Обрадованная Дана быстро покинула кабинет. В приемной ее встретил проницательный взгляд секретарши. Дана поняла, что она догадывалась, что еще, кроме позирования, происходило у ее босса. Но Дане уже было на это глубоко наплевать, для нее все это к счастью было уже позади.

51

До поздней ночи Дана работала над портретом. Он станет ее местью этому человеку, решила она. Дана придала чертам его лица еще более грубый характер, чем они были на самом деле. Но больше всего она работала над глазами. Это была трудная задачка, несколько раз пришлось все переписывать. Но все же она добилась того, чего хотела. Гребень смотрел на мир одновременно нагло и трусливо. Это сочетание ужасно нравилось Дане, именно его она и желала получить. И ей это удалось, хотя каким образом, она не очень ясно представляла. Видимо, ее рукой водила ненависть к этому человеку. А иногда и она может принести свои плоды.

Дана смотрела на законченный портрет и думала о том, что это без всякого сомнений лучшая ее работа. И дело не в портретном сходстве, его как раз стало меньше, после того, как Гребень изнасиловал ее в своем кабинете. Дело в другом, после этого ее отношение к этому человеку кардинально поменялось, а вместе с ним поменялся и ее взгляд художника на него. Она захотела запечатлеть на холсте не столько внешность, сколько его внутренний мир — безжалостный и беспощадный в сочетании с примитивной грубостью, которая не ведает никаких сдерживающих начал.