Озеро

Та часть, где было изображено озеро, была самой яркой, и мне хотелось сохранить баланс. Поэтому я планировала раскрасить этих обезьян в самом конце, но оставлять их призраками не годится. Что, если придать этим обезьянам, живущим тихой и спокойной жизнью, ненавязчивый, но в то же время радостным оттенок? Раскрашу-ка я их в счастливые цвета. А еще нарисую чай и пирожные. Добавлю чистых и красивых нюансов в это суровое сонное царство.

* * *

Вопреки моим опасениям Накадзима никуда не пропал и продолжал жить в моей квартире, несмотря на мою сумасшедшую занятость заказом и постоянное отсутствие дома в течение светового дня.

Меня же почему-то никак не покидала мысль о том, что с началом моей работы он непременно исчезнет.

Случалось даже, что я подскакивала ночью, увидев это во сне. На глазах моих были слезы, и я была испугана. Я возвращаюсь домой, а Накадзима ушел, и вещей его тоже нет. Я спешно подлетаю к окну, чтобы открыть его, но вдруг вижу, что в окнах квартиры Накадзимы темно. Нигде нет признаков того, что Накадзима существовал на самом деле, и на этом картинка обрывается... Вот такой сон.

Этот печальный сон каждый раз подтверждал мою мысль о том, что это может произойти когда угодно и в этом не будет ничего странного.

Однако день за днем я, уставшая и измученная, возвращалась домой, и Накадзима, по обыкновению, находился там.

Вывали даже моменты, когда он готовил нам еду,

А бывало, я заставала его спящим после изнурительных занятий. Вокруг него всегда валялось множество сложных книг по биохимии и генетике, из которых торчали бесчисленные закладки.

Будни двух людей, между которыми нет никакой определенности. Только одно было ясно наверняка: Накадзима все еще живет у меня и он жив.

Однажды вечером я поздно вернулась домой, а Накадзима, лежа на боку, сладко спал, похрапывая во сне.

На столике перед ним был раскрыт ноутбук, и я думала, что он просто задремал. Я решила тихонько укрыть его одеялом, но обратила внимание на одну деталь.

Накадзима что-то сжимал под мышкой. Что-то прямоугольное, жесткое, серебристого цвета.

Мне показалось это крайне странным, и я поначалу никак не могла понять, что же это. Хотя нет, немного не так. Я понимала, но мой мозг наотрез отказывался это признать. Эта вещь была столь неуместной, отчего и казалась сюрреалистичной.

Старенькая мотиами [6] .

Я немного опешила. Я не знала, что это значит.

Я подумала о том, что, должно быть, больно спать с такой штукой под боком, и хотела осторожно убрать ее. Однако Накадзима сжимал ее невероятно сильно, подобно тому как маленький ребенок держит градусник гораздо крепче, чем это требуется. Я не могла вытащить мотиами, не разбудив при этом Накадзиму.

Я догадалась, что эта вещица, судя по всему, ужасно дорога ему, но ощущение некоторой неуместности и несуразности глубоко засело во мне.

6

Мотиами — металлическая сетка или решетка-гриль для поджаривания рисовых лепешек.

Пожалуй, можно спросить его об этом, когда он проснется.

Я всерьез задумалась.

Вероятно, я не смогу сделать вид, что ничего не знаю и мне все равно. В конце концов, это же моя квартира.

Я решила немного порассуждать. Что, если эта мотиами — единственный предмет, вызывающий в нем сексуальное возбуждение?

Раз у него есть и такая потайная сторона (человек — поистине непознанное существо, и когда-то давно я знавала одного мужчину, который возбуждался только при виде золотых рыбок — если он не видел их перед собой, он не мог ни мастурбировать, ни заниматься сексом), неужели я настолько его люблю, что готова принять это, мол: "Что ж, наверное, бывает и такое"?

Я не знала. Коль скоро говорить откровенно, то ответ был таков: "Вполне возможно любить до такой степени, но пока я не люблю его настолько".

Я с волнением погрузилась в свои переживания, и Накадзима неожиданно проснулся.

Очнувшись, он резко встал и, продолжая сжимать под мышкой мотиами, виновато уставился на меня.

— Кофейку выпьешь? — спросила я.

— Ой, Тихиро-сан, ты уже дома. Вчера глаз не сомкнул. Вот и заснул сейчас, — сказал Накадзима.

— Можешь еще поспать, — предложила я

— Да нет, уже пора вставать. И я с удовольствием выпил бы кофе, — ответил Накадзима и как ни в чем не бывало расстался с мотиами.

Затем он зевнул, как всегда после сна, и рассеянно бросил взгляд сквозь нависшую на глаза густую челку.

Тут он наконец заметил, что я пристально смотрю на мотиами, словно хочу что-то сказать, и опередил меня:

— Что? А, это? Это память о маме. Когда я боюсь, что мне может присниться страшный сон, я ложусь с этой штукой под мышкой.

— Вот оно что... — растерянно ответила я, обескураженная столь простым объяснением.

Но почему мотиами? Видимо, этот вопрос был написан на моем лице, и Накадзима, уловив это, сразу объяснил:

— Особой причины нет. Просто мама дорожила этой вещицей, и я решил сохранить ее память. Она тонкая и легко помещается в книге. Кажется, ею пользовалась еще моя бабушка.

— А других вещей не осталось?

— С бумагами и фотографиями спать неудобно, драгоценности я не ношу. Есть еще набитая соломой кукла, но класть ее себе под бок не гигиенично. Ручные часы — женские, а мне они смотрелись бы нелепо. В итоге эта вещь подошла больше всего.

— Говоришь, подошла больше всего, но спать с ней под мышкой, мне кажется, несколько болезненно...

— Вовсе нет. Она же тонкая.

Накадзима с улыбкой протянул мне мотиами.

— Можно потрогать?

— Да, пожалуйста.

Это была вполне обычная мотиами, слегка обугленная. Легкая, прочная, холодная.

Накадзима так запросто использовал этот кухонный инвентарь, словно это была заурядная зубная щетка или бритва. Этот факт несколько поразил меня. Все это было довольно странным и необычным, но этому человеку так вовсе не казалось.

— Для тебя это словно надежная защита от внешнего мира, да? Словно детское одеяло, в которое кутается испуганный ребенок... — улыбнулась я.

Накадзима покраснел:

— Должно быть, это ужасно стыдно, да, ведь никто так не делает?

Его реакция так меня умилила, что я рассмеялась:

— Это вовсе не так! Тут не существует такого понятия, как "стыдно, ведь никто так не делает". Мы здесь дома.

— Слава богу. А то я подумал, что совершаю что-то из ряда вон выходящее...