Ожерелье королевы

– Я? Разумеется, нет, сударь. Никогда.

Кардинал, до сих пор еще не пришедший в себя, так и не предложил Калиостро сесть.

– В таком случае, – заметил гость, – у вашего высокопреосвященства памяти и порядочности больше, чем у всех остальных людей.

– Сударь, вы некогда оказали мне такую услугу…

– Не правда ли, монсеньор, – прервал его гость, – я совершенно не постарел и являю собой прекрасное доказательство действенности моих капель жизни.

– Полностью признаю, сударь, но ведь вы возвышаетесь над людьми, вы свободно одариваете их золотом и здоровьем.

– Насчет здоровья не стану спорить, а вот насчет золота – увы, нет.

– Вы больше не делаете золото?

– Нет, монсеньор.

– Но отчего же?

– Потому что я утратил последнюю крупицу необходимого ингредиента, который мой учитель мудрец Альтотас дал мне, когда прибыл из Египта. Это был единственный рецепт, которым я не обладал.

– Он сберег его?

– Нет, то есть да, сберег или, если вам угодно, унес его с собой в могилу.

– Он умер?

– Да, я потерял его.

– Но почему же вы не продлили жизнь хранителю необходимого рецепта, коль сами, по вашему утверждению, сохраняете жизнь и молодость уже столетия?

– Потому что у меня есть средства от болезней, от ран, но я бессилен, если человек погибает в результате несчастного случая, не призвав меня.

– Ах, так, значит, жизнь Альтотаса прервалась в результате несчастного случая?

– Вы должны знать об этом, так как вам известно о моей смерти.

– Значит, пожар на улице Сен-Клод, во время которого вы исчезли…

– Погубил одного Альтотаса, верней, мудрец, устав от жизни, пожелал умереть.

– Странно.

– Напротив, естественно. Я ведь и сам сотни раз подумывал так же покончить счеты с жизнью.

– И тем не менее отказались от этой мысли.

– Потому что выбрал состояние молодости, в котором великолепное здоровье, страсти, плотские радости позволяют мне еще как-то рассеяться. Альтотас же, напротив, выбрал старость.

– Ему надо было последовать вашему примеру.

– Нет. Это был замечательный, выдающийся человек, в этом мире он искал только знания. А властное бурление молодой крови, страсти, наслаждения отвлекли бы его от созерцания вечного. Чтобы размышлять, надлежит избавиться от лихорадки в крови, надо суметь погрузиться в ничем не возмущаемую сонливость.

Старик умеет размышлять лучше, чем молодой человек, но зато, когда им овладевает тоска, лекарства от этого нет. Альтотас умер, став жертвой своей преданности науке. Ну, а я живу как светский человек, теряю попусту время, совершенно ничего не делаю. Я, подобно растению – назвать себя цветком я не решаюсь, – не живу, а существую.

– Да, – произнес кардинал, – с вашим воскрешением возрождается и мое удивление вами. Магия ваших слов, сударь, и ваши чудесные поступки так действуют на меня, что я чувствую, как возрастают мои возможности, как возвышается в моих глазах ценность человека. Вы напомнили мне о мечтах моей юности. Знайте, что десять лет назад вы открыли мне их.

– Да, знаю, но с тех пор мы оба изрядно изменились. Я, монсеньор, уже не мудрец, а только ученый. А вы тогда были красивым молодым человеком, а теперь вы – красивый принц. Кстати, монсеньор, помните, как в тот день у себя в кабинете я предрек вам любовь женщины, на прядь светлых волос которой взглянула моя ясновидица?

Кардинал сперва побледнел, но тут же залился краской. Страх, а потом радость заставили его сердце биться сильней.

– Помню, – ответил он, – но к стыду своему…

– А давайте посмотрим, – с улыбкой прервал его Калиостро, – смогу ли я еще сойти за волшебника. Погодите, я сосредоточусь на этой мысли.

И он задумался.

– Так где же эта светловолосая девочка ваших любовных мечтаний? Что она делает? – проговорил он. – О, я вижу ее. Да и вы тоже сегодня видели ее. Более того, вы приехали от нее.

Кардинал прижал похолодевшую руку к бешено бьющемуся сердцу.

– Сударь, – прошептал он так тихо, что Калиостро с трудом расслышал его, – умоляю вас…

– Вам угодно говорить на другую тему? – предупредительно осведомился волшебник. – Извольте, ваше высокопреосвященство. Располагайте мною, как вам угодно.

И, не дожидаясь приглашения кардинала, который с самого начала этой интересной беседы так и не вспомнил о том, что нужно предложить гостю сесть, Калиостро непринужденно расположился на софе.

Часть третья

1. Должник и заимодавец

Кардинал в оцепенении следил за действиями гостя.

– Ну что ж, – произнес тот, – теперь, монсеньор, когда мы с вами возобновили знакомство, давайте побеседуем, если вам угодно.

– Да, – откликнулся прелат, мало-помалу приходя в себя, – да, побеседуем о возврате долга, который… о котором…

– О котором я упомянул в письме, не так ли? Вашему высокопреосвященству не терпится узнать…

– О, это был всего лишь предлог, не правда ли? Во всяком случае, таково мое предположение.

– Нет, монсеньор, ничуть не бывало, это сущая правда, и совершенно серьезно, уверяю вас. Этот долг вполне достоин быть погашенным: речь идет о пятистах тысячах ливров, а пятьсот тысяч ливров – изрядная сумма.

– Та самая сумма, которою вы меня столь любезно ссудили, – воскликнул кардинал, чье лицо покрылось легкой бледностью.

– Да, монсеньор, которой я вас ссудил, – согласился Бальзамо. – Я рад убедиться, что столь высокопоставленная особа, как вы, обладает такой отменной памятью.

Для кардинала это было ударом. По его лицу заструился холодный пот.

– Я уж было подумал, – промолвил он, – что Жозеф Бальзаме, человек, наделенный сверхъестественными способностями, унес с собой в могилу мой долг, подобно тому как он швырнул в огонь мою расписку.

– Монсеньор, – с важностью возразил граф, – жизнь Жозефа Бальзамо неподвластна гибели точно так же, как лист бумаги, который вы полагали сгоревшим, неподвластен уничтожению.

Смерть бессильна перед эликсиром жизни, огонь бессилен перед асбестом.

– Не понимаю, – произнес кардинал, у которого в глазах все помутилось.

– Сейчас поймете, монсеньор, несомненно, поймете, – ответил Калиостро.

– Что вы имеете в виду?

– Вы узнаете свою подпись.

И он протянул принцу сложенный лист бумаги; еще не развернув его, тот вскричал: