Ожерелье королевы

– Моя расписка!

– Да, монсеньор, ваша расписка, – подтвердил Калиостро с легкой улыбкой, которую смягчала бесстрастная почтительность.

– Но ведь вы ее сожгли, сударь, я сам видел пламя.

– Я бросил эту бумажку в огонь, это правда, – возразил граф, – но, как я уже сказал вам, монсеньор, случаю было угодно, чтобы вы писали на куске асбеста, а не на обычной бумаге, а посему я обнаружил расписку среди прогоревших угольев в целости и сохранности.

– Сударь, – надменно произнес кардинал, которому показалось, что предъявление расписки свидетельствует о недоверии к нему, – сударь, поверьте, что и без этой бумаги я точно так же не стал бы отрекаться от долга, как не отрекаюсь от него теперь; поэтому напрасно вы меня обманывали.

– Что вы, монсеньор. Поверьте, у меня и в мыслях не было вас обманывать.

Кардинал покачал головой.

– Вы уверили меня, сударь, – сказал он, – что заемное письмо уничтожено.

– Чтобы вы спокойно и с удовольствием пользовались этими пятьюстами тысячами ливров, – возразил Бальзамо, слегка пожав плечами.

– Но как же так, сударь, – продолжал допытываться кардинал, – почему вы на целых десять лет забыли о столь значительной сумме?

– Я знал, в чьих она руках, монсеньор. Ход событий, игра, воры постепенно уничтожили все мое достояние. Но я знал, что в надежном месте у меня хранятся эти деньги, и спокойно выжидал, покуда не явится крайняя необходимость.

– И вот теперь явилась крайняя необходимость?

– Увы, монсеньор, это так!

– И вы уже не можете более ни потерпеть, ни подождать?

– В самом деле, это не в моих силах, монсеньор, – отвечал Калиостро.

– Итак, вы требуете, чтобы я вернул вам ваши деньги?

– Да, монсеньор.

– Сегодня же?

– Если вам не трудно.

Кардинал замолчал; его охватила дрожь отчаяния. Затем изменившимся голосом он произнес:

– Ваша светлость, несчастные земные владыки не умеют добывать из ничего сокровища с тою же быстротой, как это делаете вы, чародеи, повергающие умы то во тьму, то в свет.

– Ах, монсеньор, – отвечал Калиостро, – поверьте, я не стал бы требовать у вас таких денег, если бы не знал заранее, что вы ими располагаете.

– Я располагаю пятьюстами тысячами ливров? – вскричал прелат.

– Тридцатью тысячами золотом, десятью серебром, а остальные в кассовых билетах.

Кардинал побледнел.

– И хранятся они вот в этом шкафу работы Буля, – продолжал Калиостро.

– Ах, вам и это известно, сударь?

– Да, монсеньор, и мне известно также, ценой каких жертв вам удалось собрать эту сумму. Я слыхал даже, что деньги достались вам вдвое дороже своей истинной стоимости.

– Верно, все так и есть.

– Но…

– Но? – подхватил несчастный принц.

– Но за последние десять лет, – продолжал Калиостро, – я двадцать раз умирал от голода и невзгод рядом с этой распиской, сулившей мне полмиллиона; и все-таки я ждал, не желая вас потревожить. Итак, я полагаю, что мы в расчете, монсеньор.

– В расчете, сударь! – возопил принц. – О, не говорите, что мы в расчете – ведь за вами остается преимущество: вы великодушно ссудили меня столь значительной суммой… В расчете? О нет, нет! Я был и навеки остаюсь вашим должником. Я лишь хочу спросить у вас, ваше сиятельство, почему вы молчали все эти десять лет, имея возможность потребовать у меня все свои деньги? За минувшие десять лет я раз двадцать располагал возможностью вернуть вам долг без затруднений.

– В то время как теперь? – спросил Калиостро.

– О, теперь, не скрою от вас, – воскликнул принц, – теперь уплата долга, которой вы от меня требуете, а вы ведь этого требуете, не так ли?

– Увы, монсеньор!

– Теперь она вводит меня в чудовищные затруднения.

Калиостро слегка повел головой и плечами, что должно было означать: «Делать нечего, монсеньор, дело обстоит так, и другого выхода нет».

– Но вам, угадывающему все на свете, – продолжал принц, – вам, умеющему читать в глубине сердец и даже в глубине шкафов, что порой оказывается еще хуже, – вам, вероятно, нет нужды рассказывать, почему эти деньги так важны для меня и на какие таинственные и священные цели я их предназначал?

– Вы заблуждаетесь, монсеньор, – ледяным тоном возразил Калиостро, – я об этом понятия не имею. Мне и собственные тайны принесли достаточно горя, разочарований и бед, а потому я не занимаюсь чужими тайнами, если они ни к чему мне не служат. Мне надобно было знать, располагаете вы деньгами или нет, поскольку я собирался их у вас потребовать. Я выяснил, что деньги у вас имеются, а каким образом вы намеревались их употребить, было для меня не так уж важно. К тому же, монсеньор, знай я причину ваших затруднений, она, быть может, показалась бы мне столь значительной и достойной внимания, что я поддался бы слабости и согласился повременить, а в нынешних обстоятельствах, повторяю, отсрочка была бы для меня весьма пагубна. Поэтому я предпочитаю ничего не знать.

– Позвольте, сударь! – вскричал кардинал, чья гордость и обидчивость были уязвлены последними словами графа. – Не думайте, будто я хоть в малейшей мере хочу разжалобить вас своими невзгодами; у вас своя корысть; этот документ подтверждает и охраняет ваши интересы; на документе моя подпись, и этого достаточно. Ваши пятьсот тысяч ливров будут вам возвращены.

Калиостро отдал поклон.

– Я прекрасно знаю, – продолжал кардинал в порыве горя, пронзившего его при мысли, что он в один миг лишается собранных с таким трудом денег, – я знаю, сударь, что эта бумага есть всего лишь признание долга, а срок уплаты на ней не указан.

– Да простит меня ваше высокопреосвященство, – возразил граф, – но давайте обратимся к расписке; в ней ясно сказано:

Подтверждаю получение от господина Жозефа Бальзамо суммы в 500 000 ливров, каковую обязуюсь выплатить ему по первому требованию.

Луи де Роган.

Кардинал задрожал всем телом; он успел забыть не только свой долг, но и выражения, в которых была составлена расписка.

– Видите, монсеньор, – продолжал Бальзамо, – я не прошу у вас слишком многого. Вы не в силах исполнить мою просьбу – что ж, так тому и быть. Мне только жаль, что вы, ваше высокопреосвященство, как будто забыли, что Жозеф Бальзамо выложил вам деньги, как только вы обратились к нему в трудную минуту; он выложил их господину де Рогану, которого совсем не знал. И по моему разумению, господин де Роган, столь могущественный во всех отношениях вельможа, мог бы последовать примеру Бальзамо и вернуть долг столь же широким жестом, достойным вельможи. Однако вы рассудили, что сие невозможно, и не будем более об этом толковать. Расписку я забираю. Прощайте, ваше высокопреосвященство.

И Калиостро, хладнокровно сложив расписку, приготовился спрятать ее в карман. Кардинал остановил его.

– Граф, – произнес он, – тот, кто носит имя Роганов, не потерпит, чтобы его учили великодушию. К тому же в нашем случае это был бы скорее урок порядочности. Пожалуйте мне расписку, сударь, и я вам уплачу.

Тут Калиостро в свою очередь заколебался.

Бледность, слезы в глазах, трясущиеся руки кардинала, казалось, вызвали в нем глубокое сострадание.

При всей своей гордости кардинал угадал милосердный порыв Калиостро. Мгновение он надеялся на благоприятный исход дела. Но вдруг взор графа стал жестким, под его нахмуренными бровями сверкнули молнии, и он протянул кардиналу руку вместе с распиской.

Г-н де Роган, пораженный в самое сердце, не стал терять ни секунды: он подошел к шкафу, на который указал Калиостро, и извлек из него пачку банкнот; затем он указал пальцем на несколько мешков с серебром и выдвинул ящик, полный золота.

– Ваше сиятельство, – сказал он, – вот ваши пятьсот тысяч ливров; теперь я должен вам еще двести пятьдесят тысяч процентов, если вы не притязаете на получение сложных процентов, которые составили бы еще более значительную сумму. Я велю своему управляющему подвести итог и представлю вам обеспечение этого долга, а выплачу его, если позволите, несколько позже.