Ожерелье королевы

Николь и помыслить не могла, что та, кого она сочла гордячкой, была на самом деле Жанна де Валуа, графиня де Ламотт, которая со вчерашнего дня напряженно искала решения задачи, а задача эта состояла в том, как воспрепятствовать Марии Антуанетте и кардиналу де Рогану увидеться, и что больше всего на свете Жанне было нужно, чтобы кардинал, встречаясь с королевой на людях и никогда – наедине, твердо верил, что продолжает с ней встречаться, и, довольствуясь этим, не требовал настоящих свиданий.

Столь серьезные раздумья были вполне законным объяснением для озабоченности молодой женщины, не шевельнувшейся в течение добрых двух часов.

Если бы Николь обо всем этом знала, она бы не рассердилась и не спаслась бы бегством в гущу цветов.

Но, располагаясь поудобнее, она свалила с балкона горшок дикого бадьяна, который упал и с оглушительным шумом разбился посреди улицы.

Перепуганная Олива быстро выглянула, чтобы оценить, насколько велик нанесенный ею урон.

Задумчивая дама при звуке падения очнулась, увидела горшок на мостовой и от следствия добралась до причины, то есть взгляд ее с уличного булыжника перебежал на балкон особняка.

Она увидела Оливу.

Увидев ее, она издала дикий вопль, в котором слышался ужас и который перешел в содрогание, потрясшее весь ее стан, еще недавно такой прямой и неподвижный.

Наконец взгляды Оливы и незнакомки встретились, обменялись вопросами, вперились друг в друга.

Жанна сперва воскликнула:

– Королева!

А потом, молитвенно сложив руки, нахмурив брови и не смея шевельнуться, чтобы не спугнуть странное видение, прошептала:

– Я искала средство, и вот оно передо мной!

В этот миг Олива услыхала шорох у себя за спиной и проворно обернулась. В комнате был граф; от него не укрылся взгляд, которым обменялись женщины.

– Они друг друга увидели! – прошептал он.

Олива проворно ушла с балкона.

7. Две соседки

С той минуты, как две женщины увидели друг друга, Олива покорилась очарованию соседки и больше не притворялась, будто пренебрегает ею; осторожно поворачиваясь среди цветов, она отвечала улыбками на улыбки красивой дамы.

Калиостро во время своего визита не преминул напомнить ей о необходимости остерегаться всех и вся.

– Главное, не водитесь с соседями, – сказал он.

Это предостережение словно окатило холодной водой Оливу, которая уже размечталась, как приятно будет обмениваться с соседкой знаками и поклонами.

Не водиться с соседями означало отворачиваться от этой очаровательной дамы с такими блестящими, ласковыми глазами, с такими подкупающе изящными движениями; это означало отказ от языка жестов, на котором можно было бы обмениваться мнениями о том о сем; это означало разрыв с подругой. А воображение Оливы так разыгралось, что Жанна уже занимала ее и была ей дорога.

Лукавая женщина ответила своему покровителю, что ни в коем случае не посмеет его ослушаться и не станет даже глядеть на соседей. Но едва он ушел, она устроилась на балконе, изо всех сил стараясь привлечь к себе внимание соседи!.

Нетрудно догадаться, что той только того и надо было; на первые же авансы Оливы она ответила кивками и воздушными поцелуями.

Олива охотно откликнулась на эти знаки внимания; она заметила, что незнакомка не отходит от окна, не упускает случая поздороваться или попрощаться с ней, когда она выходит на балкон или скрывается в комнате, и, кажется, устремила на нее всю нежность своего сердца.

При таком положении дел дальнейшее сближение было неотвратимо.

И вот что произошло.

Два дня спустя Оливу навестил Калиостро и посетовал на то, что ему нанесла визит некая незнакомка.

– Вот как? – краснея, отозвалась Олива.

– Да, – отвечал граф, – весьма миловидная, молодая, элегантная дама приходила в дом и беседовала со слугой, который отворил ей дверь, поскольку она звонила очень настойчиво. Она спросила, что за молодая особа живет в четвертом этаже, в надстройке, то есть в ваших покоях, дорогая. Эта женщина подробно вас описала. Она желала вас видеть. Следовательно, она вас знает, вы ей зачем-то нужны. Значит, вы обнаружены, не так ли? Берегитесь, среди полицейских ищеек есть не только мужчины, но и женщины, и я предупреждаю, что, если господин де Крон потребует, чтобы я вас выдал, мне невозможно будет ему отказать.

Вместо того, чтобы испугаться, Олива вмиг поняла, что речь идет о ее соседке, и воспылала к ней беспредельной признательностью; она решила, что отблагодарит ее, как только сможет, за такую предупредительность, но ничего не стала говорить графу.

– Неужели вам не страшно? – удивился Калиостро.

– Никто меня не видел, – возразила Николь.

– Так эта дама спрашивала не вас?

– Думаю, что не меня.

– И все-таки она догадалась, что в надстройке живет какая-то женщина… Ах, будьте осторожны, будьте осторожны!

– Полно, господин граф, – возразила Олива, – чего мне бояться? Если кто меня и видел – а я не очень-то в это верю, – то уж больше не увидит, а если и увидит еще разок, то издали – ведь ваш дом неприступен, не правда ли?

– Верно, неприступен, – подтвердил граф, – разве что кто-нибудь перемахнет через садовую стену, что нелегко, или отомкнет калитку таким же ключом, как мой, что тоже маловероятно: я со своим ключом не расстаюсь.

С этими словами он показал ключ, с помощью которого проникал в дом.

– Поскольку мне нет никакого смысла вас губить, – продолжал он, – я не отдам этот ключ ни одной живой душе; а поскольку вам тоже нет никакой корысти в том, чтобы угодить в лапы господина де Крона, вы не допустите, чтобы кто-нибудь перемахнул через стену. Итак, дитя мое, вы предупреждены; поступайте, как сочтете нужным.

Олива принялась бурно уверять графа в своем благоразумии и поспешила спровадить его, хотя он и без того не слишком жаждал остаться.

На другой день с шести утра она была уже на балконе и, жадно вдыхая чистый воздух окрестных холмов, зорко поглядывала на затворенные окна своей любезной подруги.

А та, хоть обычно просыпалась не раньше одиннадцати, показалась сразу же вслед за Оливой. Казалось, она из-за штор ловила миг, когда можно будет увидеться.

Обе женщины раскланялись, и Жанна, высунувшись из мша, огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не может подслушать. Вокруг было безлюдно. Ни на улице, ни в окнах соседних домов не видно было ни души. Тогда она, сложив руки, поднесла их к губам наподобие рупора и звонким пронзительным голосом, не столь громким, как крик, но более отчетливым и слышным издали, воззвала к Оливе: