Ожерелье королевы

Он ничего не предпринял, потому что, напав на человека, удостоенного королевским доверием, он, возможно, оказался бы виновником безобразной, унизительной сцены; получилось бы, будто он расставил королеве западню, и она никогда бы ему не простила.

И наконец, обращение «монсеньор», оброненное под конец услужливой наперсницей, оказалось для него хоть и запоздалым, но все же спасительным предостережением: оно бы открыло Шарни глаза, даже если бы его окончательно ослепил гнев. Что было бы, услышь он, как называют монсеньором человека, на которого он уже бросился со шпагой в руке? И замахнись он на столь высокое лицо, как мучительно было бы его падение с такой высоты.

Подобные мысли одолевали Шарни всю ночь и все утро. А когда пробило полдень, все, что было накануне, для него исчезло. Осталось только лихорадочное, изнурительное ожидание следующей ночи, чреватой, быть может, дальнейшими разоблачениями.

С какой тревогой уселся Шарни у окна, единственного своего прибежища, очерчивавшего непреодолимые границы его жизни! Когда он затаился под виноградными лозами за ставнем, в котором просверлил отверстие, чтобы никто не заметил, что дом обитаем, и замер в этой дубовой раме, увитой зеленью, он напоминал собой один из тех старинных портретов, которые с благочестивой заботой следят из-за драпировок в старинных замках за жизнью своих потомков.

Наступил вечер, который принес нашему пылкому соглядатаю темные желания и безумные мысли.

Он улавливал новое значение в обычных звуках. Вдали он заметил королеву: она шла по лужайке, и впереди нее несли несколько фонарей. Королева показалась ему задумчивой, нерешительной, ее словно омрачали ночные тревоги.

Постепенно погасли все огни в службах; безмолвный парк наполнился тишиной и прохладой. Деревья и цветы, которые весь день усердно радовали взгляды и услаждали гуляющих, ночью, когда никто их не видит и не трогает, словно набирались свежести, аромата и гибкости для новых трудов. Право же, рощи и луга, подобно людям, по ночам спят.

Шарни хорошо запомнил, в каком часу накануне произошло свидание. И вот пробило полночь.

Сердце у Шарни разрывалось на части. Он прижался грудью к оконной балюстраде, чтобы приглушить громкое, лихорадочное сердцебиение. Скоро уже, твердил он себе, отворится калитка и заскрипят засовы. Однако ничто не нарушало тишины в парке.

И тут Шарни удивился, почему он, в сущности, был так уверен, что на вторую ночь повторится все, что было накануне. Ведь у этой любви, если это и впрямь любовь, не может быть никаких правил, и, если любовники не вытерпят без свидания и двух дней, такая настойчивость будет с их стороны весьма неразумна.

«Когда тайна сопряжена с безумием, – думал Шарни, – она чревата опасностью! Да, королева едва ли вторично отважится на подобную неосторожность».

Вдруг скрипнули засовы, и калитка отворилась.

Щеки Оливье залила смертельная бледность: он заметил двух женщин, одетых так же, как прошлой ночью.

– Неужели она так влюблена? – прошептал он.

Две дамы избрали тот же путь, что накануне, и торопливой поступью прошли под окном Шарни.

Так же, как в прошлую ночь, он спрыгнул в парк, едва они удалились настолько, чтобы не слышать его прыжка; он стал красться за ними, прячась за каждое подходящее дерево и клянясь себе быть осторожным, сильным, бесстрастным, не забывать, что он подданный, а она королева, что он мужчина, и это обязывает его к почтительности, а она женщина и вправе требовать уважения.

Опасаясь своего горячего, вспыльчивого нрава, он отшвырнул шпагу за клумбу с мальвами, разбитую у подножия каштана.

Между тем обе дамы дошли до того же места, что накануне. Шарни также, как накануне, узнал королеву; она снова накинула себе на голову капюшон, а услужливая подруга поспешила в условное место, где прятался незнакомец, которого величали монсеньором.

Где же было это условное место? Шарни терялся в догадках. В той стороне, куда устремилась наперсница, располагалась купальня Аполлона, незаметная за высокими буками в тени мраморных колонн; но как мог там спрятаться посторонний? Как он туда проник?

Шарни вспомнил, что в той стороне парка была маленькая калитка, похожая на ту, которой воспользовались дамы, чтобы поспеть на свидание. Через эту калитку, должно быть, и проник незнакомец; далее он скользнул под прикрытие купальни Аполлона и ждал, пока за ним придут.

Таков был уговор; затем, после беседы с королевой, монсеньор удалялся через туже калитку.

Через несколько секунд Шарни завидел те же плащ и шляпу, что накануне.

На сей раз незнакомец приближался к королеве без прежней почтительной сдержанности: он шел широкой поступью, не смея бежать, но почти бегом.

Королева стояла, прислонясь к дереву; затем она села на плащ, который расстелил перед ней этот новый Рэли [134] , и, пока подруга зорко смотрела по сторонам, охраняя их, как накануне, влюбленный вельможа опустился на колени и заговорил торопливо и страстно.

Королева поникла головой, охваченная нежной меланхолией. Шарни не различал самих слов кавалера, но звучание их было проникнуто поэзией и страстью. Судя по интонации, это были пламенные признания.

134

Рэли, Уолтер (1552–1618) – фаворит Елизаветы I, королевы Англии, поэт, дипломат, государственный деятель, мореплаватель; казнен при Иакове I.

Королева не отвечала. Незнакомец с удвоенным жаром продолжал говорить: иногда убитому горем Шарни чудилось, будто в трепетном течении речи он улавливает слова, и он изнемогал от гнева и ревности. Но нет, слов было не разобрать. Как только голос начинал звучать яснее, многозначительный жест наперсницы, которая была начеку, приказывал пылкому оратору умерить тон своих излияний.

Королева хранила упорное молчание.

Ее собеседник обращал к ней все новые мольбы – Шарни угадывал это по переливам и дрожанию его голоса, – но ответом было лишь нежное безмолвное сочувствие, которым едва ли мог удовольствоваться тот, кто столь бурно дал волю страсти.

Внезапно королева проронила несколько слов. Во всяком случае, так показалось Шарни. Она еле шевелила губами, так что услышать ее мог только незнакомец, но едва он их услышал, как в избытке ликования воскликнул в полный голос:

– Благодарю вас, ваше обожаемое величество, благодарю вас! Значит, мы простимся до завтра!

Королева надвинула капюшон на самое лицо, которое и без того было скрыто.

На лбу у Шарни, словно у умирающего, выступил ледяной пот и тяжелыми каплями потек по вискам.

Королева протянула незнакомцу обе руки; он принял их в свои и запечатлел на них столь долгий и нежный поцелуй, что Шарни за это время прошел через все пытки, какие позаимствовало у преисподней жестокое человечество.

Затем королева поспешно встала и оперлась на руку спутницы.

Обе дамы удалились, пройдя, как накануне, совсем близко от Шарни.

Незнакомец ушел в другую сторону, и Шарни, от невыразимого горя впавший в оцепенение и не имевший сил двинуться с места, смутно услышал, как одновременно захлопнулись две калитки.