Ожерелье королевы

– Да, государь, – продолжала она, – здесь не обойтись словами: «Я желаю или не желаю видеть эту особу». Эта особа – свидетельница, у которой ум моих обвинителей, – королева взглянула на графа Прованского, – прямота моих судей, – и она бросила взгляд на короля и г-на де Крона, – а также ее собственная совесть, какой бы извращенной она ни была, исторгнут правдивое свидетельство. Я, обвиняемая, прошу, чтобы эту женщину выслушали, и она будет выслушана.

– Сударыня, – поспешно сказал король, – вы же понимаете, что нет смысла посылать на розыски госпожи де Ламотт, чтобы оказать ей честь свидетельствовать за или против вас. Я отнюдь не собираюсь ставить вашу репутацию в зависимость от правдивости этой дамы.

– Государь, разыскивать госпожу де Ламотт нет нужды, она здесь.

– Здесь! – воскликнул король, отшатнувшись, словно он наступил на змею. – Она здесь?

– Государь, как вам известно, недавно я навещала несчастную женщину, носительницу славного имени. Вы помните, это было в тот день, о котором наговорено столько всякого…

И королева, полуобернув голову, пристально взглянула на графа Прованского, который с удовольствием провалился бы в этот миг сквозь землю, хотя на его круглом сияющем лице было написано полнейшее согласие с тем, что говорит невестка.

– И что же? – спросил Людовик XVI.

– Так вот, государь, в тот день я забыла у госпожи де Ламотт шкатулку с портретом. Сегодня она мне ее принесла и потому находится здесь.

– Нет, нет… Вы меня и так убедили, – промолвил король. – Обойдемся без нее.

– Но я не удовлетворена, – бросила королева. – Я пойду приведу ее. Кстати, почему у вас такое отвращение к ней? Что она сделала? И кто она такая? Господин де Крон, вы ведь все знаете, скажите…

– У меня нет никаких неблагоприятных сведений об этой даме, – ответил начальник полиции.

– Это действительно так?

– Разумеется. Она бедна, только и всего. Может быть, немножко честолюбива.

– Честолюбие – это от голоса крови. Но если у вас против нее нет ничего, кроме этого, я думаю, король может принять ее и выслушать свидетельство.

– Не знаю, не знаю, – проговорил Людовик XVI, – но у меня необъяснимое предчувствие, что эта женщина принесет в мою жизнь беду, какую-то неприятность, вот и все.

– Государь, что за суеверия! Подите позовите ее, – обратилась королева к принцессе де Ламбаль.

Спустя пять минут Жанна, внешне смущенная, скромная, но изысканная как в манерах, так и в одежде, вступила в королевский кабинет.

Людовик XVI, неумолимый в своей неприязни, повернулся спиной к двери. Он сидел, опершись локтями на стол, спрятав лицо в ладони, и казалось, был здесь чужим.

Граф Прованский впился в вошедшую столь мрачным инквизиторским взглядом, что Жанна, будь ее скромность подлинной, была бы парализована и из нее не удалось бы вырвать ни слова.

Но чтобы смутить мысли Жанны, нужно было кое-что посильнее.

Ни король, ни император со своими скипетрами, ни папа с тиарой, ни силы неба, ни силы ада не сумели бы пробудить в этой стальной натуре ни страха, ни благоговения.

– Сударыня, – обратилась к ней королева, проведя ее и поставив позади короля, – прошу вас, благоволите рассказать, что вы сделали в день моего посещения господина Месмера, причем рассказывайте все совершенно точно.

Жанна молчала.

– Пожалуйста, никаких умолчаний, никаких обиняков. Ничего, кроме правды. Точно и ясно расскажите все, как это запечатлелось у вас в памяти.

И королева села в кресло, чтобы ее взгляд не оказал никакого воздействия на свидетельницу.

О, какая роль для Жанны! Благодаря своей проницательности она догадалась, что ее государыня нуждается в ней, почувствовала, что Марию Антуанетту подозревают во лжи и что она может оправдать ее, не отклоняясь от истины.

Любой другой, оправдывая королеву, не удержался бы от удовольствия преувеличить доказательства ее невиновности.

Но Жанна, будучи натурой тонкой, хитрой и сильной, ограничилась одним лишь изложением фактов.

– Государь, – начала она, – я пришла к господину Месмеру, влекомая исключительно любопытством, как влеком туда весь Париж. Зрелище мне показалось несколько грубоватым. Я собиралась уйти, как вдруг у входа увидела ее величество, с которой за день до этого имела честь встречаться, правда не зная, кто она, и которая великодушно оказала мне помощь. Едва увидев ее августейшие черты, которые никогда не изгладятся из моей памяти, я подумала, что присутствие ее величества в этом месте, где выставляются напоказ всевозможные страдания и нелепости, было бы неуместным. Я почтительнейше прошу у ее величества прощения за то, что позволила себе столь откровенные мысли о ее поведении, но это было озарение, невольное движение женской души. Коленопреклоненно умоляю простить меня, если я перешла ту грань почтения, какое я должна выказывать к любым поступкам ее величества.

Жанна опустила голову и замолчала, как бы пытаясь справиться с волнением; с безмерным искусством она вызвала у себя спазмы, которые предшествуют слезам.

Г-н де Крон был потрясен. Принцесса де Ламбаль почувствовала восхищение этой женщиной, такой тонкой, несмелой, душевной и доброй.

Граф же Прованский был просто-напросто ошарашен.

Королева взглядом поблагодарила Жанну, подстрекавшую или, верней сказать, исподтишка подстерегавшую этот взгляд.

– Государь, вы слышали? – осведомилась королева.

Король даже не обернулся.

– Мне не было нужды в свидетельстве этой дамы, – бросил он.

– Мне велели рассказать, и я исполнила приказание, – робко объяснила Жанна.

– Довольно! – грубо оборвал король. – Ежели королева что-то говорит, ей не нужны свидетели, чтобы подтвердить ее слова. Ежели у королевы есть мое одобрение, ей ни у кого ничего не нужно домогаться, а мое одобрение у нее было.

И, произнеся эти слова, уничтожившие графа Прованского, он встал.

Королева не преминула дополнить это высказывание короля презрительной улыбкой.

Повернувшись спиной к брату, король поцеловал руку Марии Антуанетте и принцессе де Ламбаль.

Попросив у принцессы прощения за то, что побеспокоил ее из-за совершенного пустяка, король позволил ей удалиться.

Госпожу де Ламотт он не удостоил ни словом, ни даже взглядом, однако, боясь рассердить королеву неучтивостью по отношению к даме, которую она принимает, Людовик XVI, проходя к своему креслу мимо Жанны, принудил себя чуть кивнуть ей головой, на что та без всякой поспешности ответила глубоким реверансом, который давал возможность оценить всю ее грациозность.