Ожерелье королевы

– Ну-ну, сударь.

Таверне скрестил на груди руки.

– Ты, конечно, скажешь, – продолжал он, – что вовсе не обхаживаешь своего преемника?

– Своего преемника? – побледнев, переспросил Филипп.

– Ты мне станешь толковать, что не знаешь, насколько королева постоянна в своих любовных склонностях, хотя она совершенно в твоей власти, и что в предвидении перемены своей судьбы ты не желаешь, чтобы тебя принесли в жертву и удалили, как обыкновенно и поступает королева, потому что она неспособна любить настоящее и тосковать по прошлому.

– Барон, вы говорите какими-то загадками!

Старик расхохотался, и Филипп вздрогнул, услышав этот пронзительный, зловещий смех, показавшийся ему голосом злого гения.

– Уж не намерен ли ты уверять меня, что не обхаживаешь в соответствии со своей тактикой господина де Шарни?

Шарни?

– Ну да, твоего будущего преемника. Человека, который сможет, когда дорвется к власти, отправить тебя в ссылку, точь-в-точь как ты можешь отправить в ссылку господ де Куаньи, де Водрейля и прочих.

Кровь бросилась в голову Филиппу.

– Хватит! – снова крикнул он. – Хватит, сударь! Ей-богу, мне стыдно, что я столь долго слушаю вас. Всякий, кто говорит о королеве Франции так, словно она Мессалина [89] , – преступный клеветник!

– Молодец! Просто молодец! – воскликнул барон. – Ты действуешь правильно, такова твоя роль. Но уверяю тебя, здесь нас никто не может услышать.

– О Господи!

– Ну, а что касается Шарни, ты же видишь, я разгадал тебя. Как бы ни был хитер твой план, но провидеть – это в крови у Таверне. Продолжай в том же духе, Филипп. Льсти, обласкивай, улещивай этого Шарни, помоги ему мягко и без ожесточения перейти из положения травки на положение цветочка, и будь уверен, он – дворянин и, когда будет в фаворе, оплатит тебе за все, что ты сделаешь для него.

89

Мессалина – жена римского императора Клавдия, известная своим распутством.

Высказавшись, г-н де Таверне, страшно гордый проявленной проницательностью, сделал этакий своенравный прыжочек, словно юноша, причем юноша, безмерно счастливый.

Филипп в ярости схватил его за рукав и притянул к себе.

– Ну, раз так, сударь, – бросил он, – то послушайте: логика ваша превосходна.

– Значит, я правильно догадался, а ты на меня за это злишься? Уж прости меня хотя бы за то, что я тебя предупредил. Впрочем, де Шарни мне нравится, и я очень рад, что ты так повел себя с ним.

– Ваш господин де Шарни сейчас и вправду настолько мой баловень и любимец и я до такой степени его обхаживаю, что совсем недавно воткнул ему между ребрами пол фута вот этого лезвия.

И Филипп показал на шпагу.

– Что? – воскликнул г-н де Таверне, испуганный пылающим взглядом сына и известием о его воинственной выходке. – Уж не хочешь ли ты сказать, что дрался с господином де Шарни?

– Да. И я его обласкал.

– Великий Боже!

– Таков мой метод холить, обласкивать и улещивать своих преемников, – добавил Филипп. – Ну, а теперь, когда вам все известно, сопрягите свою теорию с моей практикой.

И он резко повернулся, намереваясь уйти. Однако старик ухватил его за руку.

– Филипп! Филипп! Скажи, что ты пошутил.

– Если вам угодно, можете назвать это шуткой, но тем не менее это правда.

Старик поднял глаза к небу, пробормотал несколько несвязных слов и вдруг, бросив сына, потрусил к передней.

– Быстро! Немедленно! – кричал он. – Послать верхового к господину де Шарни! Он ранен, так пусть осведомятся, как он себя чувствует. Да, и главное, не забыть ему сказать, что это я прислал справиться!

Отдав приказ, г-н де Таверне возвратился в сад, бурча:

– Экий злодей этот Филипп! Ни дать ни взять, его сестра! А я-то уж думал, он переменился к лучшему. Нет, в этом семействе одна-единственная голова – это я.

12. Четверостишие графа Прованского

Когда в Париже и Версале происходили все эти события, король, успокоившийся после того, как он узнал о победе своего флота и отступлении зимы, пребывал у себя в кабинете среди атласов, карт обоих полушарий и небольших чертежей всевозможных механических устройств, размышляя, какие новые курсы прочертить в морях для кораблей Лаперуза.

Легкий стук в дверь оторвал его от размышлений, разогретых плотной закуской, которой он недавно отдал должное.

Почти одновременно раздался голос:

– Брат, вы позволите войти?

– Граф Прованский! Вот ведь черт принес! – проворчал король, откладывая астрономический атлас, раскрытый на самых больших изображениях созвездий, и бросил:

– Войдите!

Слишком почтительно для брата и слишком развязно для подданного вошел коротенький, толстый, краснолицый человек с живым взглядом.

– Вы не ждали меня, брат?

– По правде сказать, нет.

– Я вам помешал?

– Нет. Вы, должно быть, хотите сообщить мне какую-нибудь интересную новость?

– Нелепый и комический слух…

– А, сплетню.

– Вы совершенно угадали, брат.

– И она вас повеселила?

– Да, своей необычностью.

– Какая-нибудь пакость обо мне?

– Бог свидетель, брат, если бы это было так, я не позволил бы себе смеяться.

– Значит, о королеве.

– Представьте себе, государь, мне серьезно, да, да, самым серьезным образом, сообщили… Держу пари, ни за что не угадаете!

– Послушайте, брат, после того как мой наставник велел мне восхищаться ораторскими приемами у госпожи де Севинье [90] как образцами стиля, я перестал ими восхищаться. Так что давайте к делу.

– Хорошо, – пробормотал граф Прованский, несколько опешив от такого резкого приема. – Говорят, будто королева на днях выкинет. Как вам это нравится?

И королевский брат рассмеялся.

– Будь это правдой, это было бы крайне прискорбно, – хмуро произнес король.

90

Севинье, Мари, маркиза де (1626–1696) – одна из самых выдающихся женщин XVII в. Ее письма к дочери графине де Гриньян считались образцом эпистолярного жанра.

– Но ведь это неправда, не так ли?

– Да, неправда.

– И неправда, что видели, как королева ждала у калитки возле прудов?

Неправда.

– В тот день, помните, когда вы приказали запереть ворота в одиннадцать?

Не помню.

– Но все равно, представьте себе, брат, ходит слух…

– Что такое слух? Где он ходит? Кто он такой?

– Глубокая мысль, брат, весьма глубокая! Действительно, что такое слух? Так вот, это неуловимое, непостижимое существо, именуемое слухом, утверждает, будто королеву видели в половине первого ночи под руку с графом д'Артуа.