Ожидание забвение

«Этим-то безразличием явленность вас и привлекает». — «Но разве она меня привлекает?» — «Привлекаете ее вы; вы оба находитесь в зоне влечения».

Это присутствие в ней безразличия, его привлекательность.

* * *

Ожидание и забвение, неведение и мысль утверждали то, что не давало себя достигнуть ожиданием, не давало забыть себя в забвении, то, неведения чего было лишено неведение, то, что не мыслилось мыслью.

Подарок, который сделает им забвение: явленность в присутствие, свободная от всего присутствующего, не связанная с бытием, уклонившаяся от всего возможного и невозможного.

* * *

Она забывала медленнее медленного, внезапнее внезапного.

«У меня подчас такое впечатление, что вы вспоминаете, только чтобы забыть: чтобы сохранить осязаемой мощь забвения. Скорее всего, именно о забвении вы и хотели бы помнить». — «Может статься. Я вспоминаю в двух шагах от забвения. Странное впечатление». — «И к тому же опасное; сделать два шага легко». — «Да, но всякий раз их окажется еще два, а я все время чувствую, что за мной, хотя и впереди меня, следуете вы». — «Я за вами, мне хотелось бы следовать за вами».

* * *

Воспоминание было тем влекущим движением, которое заставило прийти ее саму, не прибегая к иным воспоминаниям, помимо этого безразличного различия.

Он был уверен, что она не вспоминала, но приходила только в этом воспоминании, в своей неподвижной явленности в присутствие. Как можно было бы это воспоминание разделить?

Воспоминание заставляло прийти забвение как меру истины, из которой оно исходило.

* * *

Она говорила, переходя, чтобы исчерпать свое присутствие, от речи к речи.

* * *

«Я не хотела, чтобы вы привязывались к моим воспоминаниям. Поэтому я о себе и не вспомнила».

* * *

«Я о себе не помнила; помнившееся происходило не от меня». — «Но вы же отлично знаете, для меня вы не были воспоминанием. В этом-то и крылось одно из наших затруднений. Помнили о себе вы — прямо передо мной, оставаясь для меня вне воспоминаний». — «Однако же вспоминала я потому, что вы меня позвали». — «Я хотел вам помочь». — «Желая привести меня к самой себе?» — «Я хотел вам помочь — и ничего более». — «Да, толика помощи идет на пользу». — «Вы же знаете, мне выпала весьма скромная роль. Роль стены этой комнаты, я был предназначен возвращать то, что вам могло бы захотеться сказать». — «Скромная роль. Однако вы ждали, вы все время ждали». — «Я ждал, — сказал он, улыбаясь, — и делал это как нельзя лучше. Хорошей стене свойственно уметь ждать». — «Вы ждали, — продолжала она. — Только вы не могли удовлетвориться ожиданием». Прикинув, он почти что согласился с этим: «Возможно; я сделал то, что мог. Но я не желал обрести в ожидании удовлетворение. Ждать, так ли тяжело это было?» — «Это было ужасно». — «А когда мы пренебрегали ожиданием?» — «Это было ужаснее всего». — «До такой степени?» — «До такой степени, вы меня как раз такой и видите». Такою он ее и видел, закрывшей лицо руками, словно чтобы сделать еще незримее свое незримое страдание. Да, такою, какою он и должен был ее видеть.

Лицо, ставшее еще незримее из-за своей незримой муки.

* * *

Он спросил у нее: «Но разве у вас нет такого чувства, будто я пришел вас здесь искать и нашел? К чему тогда все остальное?» — «Может быть, и отыскали, но не найдя меня». — «Что вы хотите сказать?» — «Что вы не знаете, кого нашли». Он воспринял это с легкостью: «Ну конечно, но это только добавляет всему красоты. Я признаю, что вы мне столь же незнакомы, как и близки. Это чудесное ощущение». — «Она вам незнакома, я же только близка, это-то вы и ощущаете». — «Я ощущаю все по-иному. Через вас я близок с тем, что нам обоим незнакомо». — «Боюсь, что оно незнакомо нам по-разному». — «Почему вы говорите об этом так грустно?»

* * *

Он долго верил, что не столь важен секрет, сколько к нему приближение. Но здесь приближение не приближало. Он никогда не становился ни ближе, ни дальше. Стоило, стало быть, к нему не приближаться, а ориентироваться только на внимание.

* * *

«Вы никогда ко мне не обращаетесь — только к тому во мне секрету, от которого я отрезана и который словно мой собственный разрыв».

* * *

«У вас ощущение, что вы здесь тайком, по секрету. Но все же вы здесь вместе со мной». — «Если бы меня здесь с вами не было, не было бы и такой секретности. Секрет в том, чтобы быть здесь с вами. Да и к чему говорить о какой-то тайне, каком-то секрете? Эти слова вызывают у меня ужас». — «Верно. Но мы здесь, чтобы открыть то, что им хотелось бы от нас скрыть». — «Во всем этом нет ничего таинственного, мы делаем тайну из ничего».

Когда он смотрел на нее, он отчетливо понимал, что тайна — слово, которое, как она говорила, вызывало у нее ужас — тоже была вся целиком в этом зримом присутствии явлена, явленность, которая ясностью того, что всего-навсего зримо, предотвращала мрак истинной ночи. И все же явленность присутствия не делала тайну присутствующей, как ничуть ее и не проясняла; он не сказал бы, что это присутствие было таинственным, напротив, оно до такой степени оказывалось тайны лишено, что оставляло ее без прикрытия, ее, однако, не раскрывая.

* * *

Таинственное, то, что остается без прикрытия, не раскрываясь.

* * *

А когда она об этом говорила? Не объяснялась ли таинственность тем, что она об этом говорила?

* * *

Секрет тяготит ее не потому, что домогается высказывания — такое попросту невозможно, — но весом, который он придает всем остальным словам, в том числе и самым поверхностным, и самым легким, требуя, чтобы, кроме него, все, что может быть сказано, было сказано. Эта безмерная потребность в тщетных словах делает их одинаково важными, одинаково безразличными. Ни одно не важнее других. Важно, чтобы все они были в равной степени сказаны — равенство, в котором они исчерпываются, но не исчерпывается возможность их сказать.

* * *

Не кроется ли за всем этим то, что его проявляет и делает его явным?

* * *

«Все то, что я вам не сказала, в вас уже где-то забыто». — «Забыто, но не во мне». — «И в вас тоже». Он задумался: «Мне кажется, что если бы вы смогли сказать мне все, все, что только возможно сказать, кроме одной только вещи, я бы узнал ее определеннее, чем если бы вы напрямую ею со мной поделились: она была бы мне предоставлена, оставаясь на свободе». — «Но вы хотите саму мою жизнь. Коли мне нечего больше сказать, так, значит, у меня ничего не осталось и от жизни». — «Не совсем вашу жизнь; напротив, вашу жизнь я и приберегаю». — «Тогда вы хотите большего, чем моя жизнь».

* * *

«Сделай так…» — «Даже когда вы заговорите, нет никакой уверенности, что вы окажетесь об этом осведомлены. Быть может, вы всегда будете говорить со мной не иначе, как о том не ведая. Вас освободит речь, про которую вы не узнаете, что мне ее сказали». — «Но узнаете, что я сказала, вы. Вы будете там, чтобы меня об этом уведомить». — «Я буду там. Но что же все-таки уведомит меня самого? Как я узнаю, то ли это, что я должен услышать, и правильно ли я это слышу?» — «Вы заставите услышать это, в свою очередь, и меня». — «А вдруг станется, что я безмолвно, как и нужно, слушаю то, что не способен пересказать. А если и верно все говорю, то услышите вы меня, себя вы не услышите». Она, казалось, удивилась: «Вы же отлично знаете, что я не должна в самом деле слышать то, что говорю». Затем, внезапно: «Как только вы меня услышите, я узнаю об этом: может, даже раньше, чем вы сами об этом узнаете». — «Вы хотите сказать, что заметите это по моему виду, что я словно бы изменюсь?» Но она радостно повторила: «Я узнаю об этом, я узнаю».