Оживший камень

— Благодарю, Христофор Георгиевич! И вас я рад видеть в добром здравии.

— Ох, какое там, Саша, увы я не молодею, — скромно улыбнулся он, но видно было, что ему приятно. — Желаешь кофе, чай или что покрепче?

— От кофе не откажусь, если и вы ко мне присоединитесь.

Сенатор распорядился принести нам кофе и сладости, сел в соседнее кресло, и взялся за трубку. Это означало, что он беспокоится. Воронцов курил только в подобных случаях.

И я догадывался, что причиной тревоги являюсь я.

— Где же ты пропадал? — подтвердил он мои догадки.

— Мне бы не хотелось об этом говорить, Христофор Георгиевич. Не обижайтесь, но для меня это слишком неприятная тема.

Не соврал, мало приятного когда умираешь. Пусть это не то, что устроит сенатора, но храни бог этикет, не позволяющий настаивать после того, как явно сказано, что об этом говорить не намерен.

Христофора Георгиевича такой поворот предсказуемо расстроил. Но мужчина кивнул в знак согласия.

— Позвольте сразу перейти к сути, не хочу отрывать вас от государственных дел, — подобрался я.

— Удивляешь, Саша, но изволь, — сенатор заинтересованно подался вперед.

— Мне нужен контакт хорошего юриста.

Христофор Георгиевич помрачнел и поморщился, но быстро взял себя в руки. Я представлял, что он мог подумать, молодой граф постоянно влипал в проблемы с законом.

— Мне нужна просто консультация, ничего более. Заверяю вас, граф, это никак не связано с личными неприятностями из-за… моего прошлого образа жизни.

— Эка ты дипломатично, — усмехнулся мужчина. — Прошлого? Неужели знаменитый Вознесенский взялся за ум?

Не то чтобы он меня отчитывал, но в тоне Воронцова проскальзывало сомнение.

Меня репутация Вознесенского не волновала. Толку жалеть о том, что не исправить. По сути плевать, кто как ко мне относится. Но не когда это мешает решению задач, как сейчас.

Сенатор внука своего лучшего друга всегда любил и оберегал. Но относился соответствующе, как к шаловливому ребенку.

Нам принесли свежесваренный кофе, прямо в турке, от которой исходил волшебный аромат. Слуга расставлял на столике крошечные чашки, воду и восточные сладости, а я воспользовался этой паузой, чтобы выстроить дальнейший разговор.

Как убедить умудренного госслужащего, знающего тебя с младенчества, что ты больше не взбалмошный юнец?

Да никак.

Только дурак поверит на слово в данной ситуации.

Оставалось лишь взять авансом его готовность помочь и отдать затем с лихвой. Когда приведу особняк и деда в порядок, без лишних слов поймет. Будущее меня заботило больше, чем сиюминутная положительная оценка.

— Я хочу помочь деду, — безжалостно надавил я на больное после того, как слуга ушел. — Для этого мне необходимо уточнить некоторые юридические моменты. Но какие именно, мне бы тоже не хотелось обсуждать.

Вряд ли сенатор в курсе, что особняк вот-вот заберут. Патриарх со своей гордостью никогда бы не рассказал о подобном. Но и этот момент таким образом можно прояснить.

Судя по выражению лица графа, о закладной он не знал. Ему было больно за друга из-за моих слов, но не более. Укор в его взгляде я стойко перенес.

Выдержал я и тяжелое молчание, пока сенатор раздумывал, пристально глядя мне в глаза. Он снова раскурил трубку и комнату наполнил аромат хорошего табака.

Воронцов поднялся, распахнул окно, поглядел недолго на волнующуюся реку. Обещанный синоптиками ветер крепчал, принося с собой крики чаек и запахи тины.

— Скрытный ты стал, Саша, — устало сказал он. — Но вижу — уже решил, а значит сделаешь, что бы ни задумал. Вот уж семейный характер, упрямство Вознесенских… Весь в деда пошел.

Сенатор подошел к рабочему столу, взял мобильный и какое-то время искал там нужное, перебирая варианты и качая головой. Наконец довольно кивнул, взял листок и выписал туда нужный контакт.

Передал мне, но из рук не спешил отпускать, тихо спросив:

— Как он там, Саша?

— Уже лучше, Христофор Георгиевич, гораздо лучше, — улыбнулся я, вспомнив как вчера вечером дед бодро раздавал нам советы.

Я потянул на себя записку и Воронцов её удивленно отпустил, даже не заметил что крепко держал. Усмехнулся и неожиданно тепло поделился:

— Представь себе, Лука мне письма пишет, по-старинке. На гербовой бумаге, с личной восковой печатью на конверте. Я всё пытался убедить его воспользоваться современным способом, — он кивнул на мобильник. — Но без толку. А потом привык и теперь радуюсь каждый раз, когда весточку получаю. Что-то в этом всё таки есть.

Я молчал, не нарушая его порыв к такому личному откровению.

— Мы давно не виделись, в визитах он отказывает, да я и перестал предлагать. Слишком уж хорошо его знаю. Не хочет он, чтобы кто-то видел, во что… Ну ладно, иди, Саша. Иди, делай то, что задумал. О твоем визите юриста я предупрежу, чтобы в лучшем виде всё сделал.

— Благодарю вас, Христофор Георгиевич.

— Иди, иди… — рассеянно повторил сенатор и отвернулся к окну.

Разбередил я его чувства, но ничего, эта печаль пройдет. Скоро встретятся с дедом, да вспомнят веселые времена.

Мой путь лежал к зданию двенадцати коллегий, где находилась и нужная мне, юстиц-коллегия. Это было совсем недалеко, как раз на другой стороне реки, но я вызвал такси, чтобы поторопить решение вопроса.

Пока ехал, попробовал найти информацию о юристе.

Михаил Алексеевич Казаринов, титулярный советник.

Эфир про него ничего не знал, кроме приписки к юстиц-коллегии. Никаких громких дел с его участием или упоминаний в светской хронике. Но в рекомендации Воронцова я был уверен, так что не стал сразу делать выводов. Вполне вероятно, что это неизвестный пока ещё талант. Сенатор умел таких находить.

Заодно выяснил и про титулярного советника. Чин невысокий, тем не менее показывающий, что дело своё юрист знал.

Юстиц-коллегия встретила меня таким гомоном и беготней, что я опешил на несколько секунд. Юристы в моем представлении были спокойными, степенными и уж точно не такими шумными.

Происходило явно что-то неординарное.

За справочной стойкой никого не было, а отловить спешащих куда-то людей было непростой задачей. В итоге я не очень воспитанно схватил молодого парня за локоть и попытался выяснить, что происходит.