Пациентка
Шрифт:
— Мне не нравятся мои мужчины, — заявила Нэнси. — Их сумели запугать.
— Кто?
Нэнси задумалась.
— Раньше я бы сказала, что это работа нашего вице-мэра… Висенте Маньяни…
Скотт Левадовски заинтересованно изогнул бровь. Миссис… как ее… Дженкинс была уже третьей пациенткой, упомянувшей это имя, с тем лишь отличием, что две предыдущие пытались при помощи психотерапии избавиться от навязчивого желания немедленно совокупиться с красиво седеющим, статным и мужественным политиком.
— Вы завидуете его мужской силе?
Даже в полумраке кабинета было видно, как густо покраснела Нэнси Дженкинс.
— При чем здесь это? Просто я хотела бы его убить…
— Я
— Н-нет! — замотала пациентка головой.
— Но ведь у вас нет фаллоса, Нэнси! — с внезапно прорезавшимся отчаянием в голосе оборвал ее доктор. — Очнитесь! Примите реальность такой, какова она есть! Вы не можете и не должны конкурировать с мужчинами за власть! Вы — другая!
Нэнси удивленно открыла глаза.
— Погодите, мистер Левадовски, вы меня совершенно не поняли. Я не хочу ни с кем конкурировать. Я просто хочу, чтобы все вокруг меня было правильно.
— То есть так, как нравится вам? — развивая ее мысль, издевательски усмехнулся Левадовски.
— А что плохого в том, что я не хочу видеть своих мужчин тряпками?
— А то, — процедил сквозь зубы Левадовски, — что это не ваше бабье дело. Это они должны решать, какими им быть, а не вы. Вам бы понравилось, если бы вам диктовали, какой вам быть?
— И что мне теперь делать? — ошеломленная таким поворотом логики, спросила Нэнси.
Доктор тяжело вздохнул, принялся ходить по кабинету и наконец остановился напротив кушетки с замершей в ожидании совета пациенткой.
— Смиритесь, миссис Дженкинс. Примите жизнь такой, какая она есть. И ради всего святого, что у вас еще осталось, не пытайтесь сражаться за правильное мироустройство наравне с мужчинами, — предоставьте это им. Ваше дело — обеспечивать порядок в тылу. Хороший ужин, приятная улыбка, теплая постель — вот ваша естественная природная функция!
Нэнси на секунду ушла в себя и тут же решительно возразила:
— В таком случае пусть и они выполняют свою природную функцию!
— То есть? Что вы имеете в виду? Постель?
— Пусть они перестанут бояться. Пусть посмотрят своему страху в лицо! Вы же сами мне это говорили, доктор!
Левадовски невесело усмехнулся.
— Человек всегда жил в страхе, миссис Дженкинс, — покачал он головой. — Все общество зиждется на страхе. И не вам это менять.
Всю правоту доктора Левадовски Нэнси поняла уже по дороге домой. Правда, после проведенной терапевтом заключительной суггестической процедуры ее жутко клонило в сон, однако главного, усвоенного ею на сегодняшнем сеансе, Нэнси держалась цепко.
«Все общество зиждется на страхе… — время от времени само собой всплывало в голове… — все общество…»
Пожалуй, так оно и было. Женщины из клуба, бессменным членом которого она состояла вот уже тринадцать лет, только и жили тем, что постоянно пугали друг дружку слухами, а то и откровенными домыслами. Аптеки зарабатывали на страхе болезней и смерти; оружейные магазины — на страхе ограблений и изнасилований; страховые компании на страхе аварий, пожаров, наводнений и потери работоспособности; полицейское управление, в котором трудился Джимми, питалось ужасом горожан перед бесконтрольным ростом преступности; профсоюзы — страхом увольнения; Голливуд — очередными видеомонстрами — бог мой! — кто только на страхе не зарабатывал!
Нэнси с трудом разомкнула слипающиеся после целебного сеанса веки. Наверное, и впрямь лучше было с этим смириться. Даже сам господин президент нет-нет да и пугал конгресс этими безбожными, вооруженными до зубов
ядерным оружием русскими.А не будь страха? Что было бы тогда?
Нэнси тряхнула головой и поняла, что этот вопрос почти неразрешим. Чего ни коснись, в основе лежал человеческий страх — перед зимой и перед банковским кризисом, перед безработицей и хлынувшими в страну латиноамериканцами… Только страхом и двигалась почти вся экономика, и публика жадно глотала новые порции ужаса, газеты и масса телеканалов его тиражировали, эксперты и социологи авторитетно раскладывали, чего и почему следует бояться больше, а такие, как Висенте Маньяни, указывали с высоты своего положения, на чем следует и на чем не следует заострять внимание экспертам. Просто потому, что за каждым человеческим страхом стоят чьи-то деньги.
Нэнси заехала в свой двор, остановила машину у гаража и, словно зомби, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, прошла в дом. Глянула на замерших у телевизора Джимми и Рональда, машинально обняла подбежавшую Энни и вдруг остро осознала, что прежняя жизнь бесповоротно закончилась.
Она уже не умела бояться так, как они, — истово, с полной самоотдачей, а потому просто выпадала за пределы их жизни, а значит, и за пределы семьи. Да и за пределы жизни вообще. Цепляться было не за что — настолько, что, казалось, прими господь решение забрать Нэнси прямо сейчас, ей нечего было бы возразить.
Салли видел, как она проехала мимо его заправки — сначала в сторону Хьюстона — естественно, в сопровождении полицейской машины, а затем и обратно — тоже с эскортом. Но теперь он никуда не торопился. Салли знал, где эта шлюха живет, и мог подготовиться к исполнению предначертанного господом более чем основательно.
А потому после окончания смены он спокойно подмел площадки, перепроверил свое снаряжение, еще раз опробовал на куске сосновой доски новенькое, сверкающее никелем шило, поужинал, а когда стемнело, заправился хозяйским бензином и выехал в город. Поставил автофургон подальше от ее дома и пешком, неторопливо обошел окружающую сад изгородь. Было только одно место, где он мог проскользнуть в дом, не замеченный копами, и оно было здесь.
Салли огляделся по сторонам, но в такой кромешной тьме уже на расстоянии в полсотни футов что-либо разглядеть оказалось почти невозможно. И тогда он пригнул голову, скользнул через отверстие в ограде и в считанные секунды, обливаясь потом, был уже у приоткрытого окна веранды. Изнутри пахло молоком, старой кожей и давно обжитым домом, отчего по всему телу Салли пошла теплая, уютная волна.
Он осторожно потянул раму на себя, и та, даже не скрипнув, распахнулась настежь, как даже не скрипнул и пол, когда он перевалился через подоконник. И спустя три-четыре минуты, когда глаза привыкли к темноте, Салли, осторожно ступая по мягкому, пятнистому ковру, прошел в кухню, оттуда в холл и уже оттуда, старательно прижимая ручку, чтобы она не щелкнула, заглянул в первую дверь.
Это была детская спальня. Справа у стены мирно посапывала девчонка лет восьми-девяти, а слева, у окна — мальчишка-подросток.
По щеке Салли сбежала непрошеная слеза. У него никогда не было своей комнаты.
— Шлюха… — вполголоса пробормотал он, шмыгнул носом и вышел. Огляделся по сторонам и подумал, что родительская спальня должна быть на втором этаже. Не мешкая, прокрался к лестнице и медленно, осторожно ступая по гулким деревянным ступеням, одну за одной преодолел их все. Позволяя сердцу успокоиться, переждал пару минут и все так же осторожно повернул округлую ручку. Потянул дверь на себя и, преодолевая наплывающие на глаза разноцветные круги и легкое покалывание во всем теле, замер.