Падающий дождь
Шрифт:
Движением почти женским Шин вытащил из воротника полувоенной куртки длинную толстую иглу с круглой бисерной головкой. Он схватил большой палец еще не пришедшего в себя «языка» и ловко, явно рисуясь, почти на целый дюйм вогнал иглу под ноготь.
Пленный с трудом подавил стон.
Харди ухмыльнулся: в Эм-Пи — военной полиции — где он служил, пока не проштрафился, и не такое видывали!
На распаренном лбу Джона Гранта выступили капли холодного пота. Хотя раскаленный, как в мартеновской печи, воздух обжигал тело и легкие, по спине продрал морозец.
Шин усмехнулся и медленно, с расстановкой
«Комми» молчал, глядя исподлобья на своего мучителя.
Когда Гранту приходилось в Штатах слышать о зверствах полиции или видеть сцены насилия по телевидению, он всегда мысленно становился на сторону жертвы.
Шин медленно вытащил из ножен японский кинжал с костяной ручкой и с силой воткнул его в столик рядом с привязанной рукой «языка». Он снова с нескрываемым нетерпением и угрозой повторил свой вопрос.
«Язык» молчал.
Один из «красных беретов» рывком заломил правую руку пленного за спину.
Лицо пленного исказилось, по лицу заструился пот.
«Валяй, валяй! Нас и этим не проймешь!» — всем своим видом говорил Харди.
Улыбаясь тонкими губами, Шин поднял кинжал, постучал по булавке.
— Этот «комми», — бросил он Гранту, — тверд. Ну, да я не таким развязывал язык!
Пленный застонал.
— Пятьдесят долларов против пяти, что «комми» заговорит! — не выдержал Харди.
Хуллиган облизнул горячечные, сухие губы, глотнул, дернув кадыком, но промолчал.
Грант бросил на Харди возмущенно-осуждающий взгляд.
Шин усмехнулся победно: знай, мол, наших, достал из кармана и положил перед собой блокнот. Отодвинув кинжал, закурил.
— Приготовьтесь задавать вопросы, сэр! — выпустив облачко дыма, небрежно кинул он Гранту.
Этот Шин всегда кого-то напоминал ему. Кого? Теперь он знал — генерала Ки. Того самого генерала — премьера Ки, который прославился на весь мир, с подкупающей откровенностью заявив: «Вы можете спросить, кто мой герой. У меня имеется только один герой — Гитлер». Да, да! Шин — это Ки! Только не такой везучий. Вот бы Шину, подобно коммодору Ки, пижону и бабнику, летать на истребителе Т-28 с роскошной любовницей-стюардессой, проводить время в амурных утехах в стенах бунгало под Далатом!..
И «язык» заговорил.
— Я дрался под знаменами нашего генерала Во Нгуен Зиапа! — произнес он хрипло, с натугой, с ненавистью глядя на Шина. — Ты знаешь, предатель, что имя «Зиап», по-нашему, значит «броня», а фамилия «Во» — «отвага», «храбрость»! Это он научил нас стойкости под Дьен-Бьен-Фу. Французы и их прихвостни убили моего старшего сына. А «бон Ми» украли у меня моего младшего сына. Будьте вы прокляты! Больше я вам ничего не скажу.
Переводчик вполголоса с пятого на десятое перевел эти гневные слова.
— Скажешь! Все скажешь, скотина! — завизжал Шин. — Я заставлю тебя нарушить все твои вьетконговские заповеди — пятнадцать пунктов секретности, двенадцать пунктов дисциплины и десять пунктов воинской присяги! Ты будешь ползать у меня в ногах и лизать мои ботинки. А нет — я выпущу тебе кишки и съем твою печень! Я отрублю тебе голову, насажу ее на бамбуковую жердь и выставлю напоказ в твоем городе! А ты знаешь, собака, что душа человека, потерявшего голову, обречена на вечную муку
и скитания!
Вьетнамский язык на диво музыкален. Гранта не удивило, когда ему сказали на уроке языка, что в нем насчитывается шесть тонов. Но сейчас в устах взбешенного палача этот язык напоминал не пение экзотических птиц, а карканье ворона.
— Ты у меня заблеешь, сволочь!
Но «комми» молчал. Лицо его окаменело.
Тогда Харди выхватил у Шина кинжал и свирепым ударом загнал иглу в сустав пальца по самую головку.
Пленный замычал. Стон рвался сквозь стиснутые зубы.
— Папа! Папа! — послышался чей-то крик. Детский крик.
«Крик сына», — внезапно холодея, догадался Грант.
— Харди! Харди! — не своим голосом заорал Джон Грант, бакалавр. — Уведи мальчишку подальше!
Но Харди, теряя показное хладнокровие, продолжал стучать кинжальным лезвием по головке булавки.
Шин выдернул еще одну булавку из воротника.
Грант вскочил, сжимая кулаки.
— Отставить! Харди! Шин! Хватит! Эти крики могут выдать место нашего лагеря.
Харди уставился на Гранта. Разлившуюся по лицу командира бледность скрывал искусственный загар.
— Но я на пороге успеха, кэп! Он вот-вот заговорит!
— Хватит!
— О’кей! — сказал Шин, кривя трясущиеся от злобы губы в язвительной усмешке. — Пощадим ваши нервы, капитан. Однако разве вы не читали перед вылетом в «Старз энд страйпс» слова, сказанные одним вашим летчиком репортеру «Лондон Дейли Мейл»: «Христом-богом клянусь, если мы будем расстраиваться из-за того, что убиваем женщин и детей, мы все сойдем с ума за неделю»? Мне ведь труднее! Ведь я вынужден пытать и убивать своих земляков! И я делаю это! А это ведь не баба, не дитя, это наш настоящий враг — «комми»! Но ничего! Попробуем ваш культурный способ развязывать языки. Я введу ему в вену пентотал — «инъекцию истины». Применю «детектор лжи»…
— Бычье дерьмо — твоя сыворотка правды! — гаркнул Харди. — Босс! Дайте мне еще пять минут, и он запоет у меня не «Интернационал», а «Америку прекрасную»…
— Хватит! — истерично прокричал Грант.
Грант повернулся на одном каблуке и молча пошел к своей палатке. С него довольно. Ему хотелось выпить двойную, нет — тройную порцию «джи-ай джина».
Харди ударил пленного кулаком в лицо.
— Не лупи ты его так — убьешь ведь! — просил его Шин, вводя для начала минимальную дозу наркотика — пять кубиков.
Затем Шин ввел еще пять кубиков пентотала. «Язык» явно захмелел, но молчал. Против его железной воли наркотик был бессилен.
— С чисто спортивной точки зрения, — заметил Стадз Хуллиган, — меня восхищает этот дядя! Зря я не побился об заклад с Харди!
Пустив в ход кулаки, Харди перестарался: «язык» вновь потерял сознание.
…Капитан Грант провел ладонью по колючей щетине, вспомнил, что не успел утром побриться. Сел в тени около гамака, разложил бритвенные принадлежности, с ненавистью посмотрел на немецкую безопасную бритву фирмы «Ротбарт» — давненько он не брился безопаской. У этих олухов на складе «стерильной» экипировки не оказалось заводных бритв.