Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.

Это мы знаем, что иудейский завет, как и традиционное мусульманство, категорически запрещают смертным людям уподобляться творцу и создавать образы всего живого на земле. А с религией он и не ссорился, просто встал и ушел как от дела, мало его интересующего. Раввин-расстрига — тут был случай, которым хотели воспользоваться, но быстро убедились, что мастеру чужды всякие спекуляции. Он сделался рабочим-переплетчиком, и тут в руки ему попалась книга репродукций М. Антокольского…

Естественно вошел он в пеструю и единую российскую семью художников, и здесь было его место. Он начинает с самого начала, и уже зрелым человеком посещает уроки в художественном училище. Учится потом всю жизнь, наверстывая вычеркнутую молодость. Имя его становится известным. В Вильне устраиваются его первые выставки. Газета «Северо-Западный край» пишет о необычном таланте скульптора-самоучки. Радостные и скорбные лики из темных корней виленского леса появляются на выставках в Петербурге, Москве, Вене, Берлине, Венеции. В Париже выходит почтовая открытка «Скульптор И. Я. Ит-кинд за работой».

Мастер переезжает в Петербург, затем едет в Москву. По очереди живет в этих городах, так как является пришельцем из черты оседлости. Писатель Максим Горький требует от полицмейстера разрешения на проживание скульптора Иткинда в древней русской столице… (Он вот такой большой и добрый! — старик совсем по-детски привстает на носки и показывает величину Горького. Слово «добрый» главное определение у него для человека, других нет. Когда разговор заходит о плохих людях, он замолкает и недоуменно смотрит на нас. Для него все люди живые, даже те, кто умер полвека назад).

Давно уже он дружит с Коненковым, и не один лишь возраст и общий творческий интерес сближают их. «Всему, что создал Исаак Яковлевич Иткинд в искусстве, суждена долгая славная жизнь. Я не раз писал о том, что считаю долгом его товарищей по искусству, долгом тех, кто знал этого удивительного человека, рассказать о нем, как о художнике, так и человеке». Это Народный художник СССР С. Т. Коненков напишет уже после смерти скульптора Иткинда и через шестьдесят лет после первого знакомства с ним.

Нет, не московский полицмейстер выходит победителем из этого векового спора. Россия в лице всего лучшего и светлого в ней не подает антисемитам руки. Скульпторы Трубецкой и Голубкина устраивают с жильем необычного мастера, ибо до ста лет он так и остается ребенком в практической жизни. Познание торы не давало для этого нужных навыков. Он трудится в частной студии В. И. Волнухина и, будучи по меркам того времени уже стариком, продолжает ходить в Московское художественное училище на лекции по искусству. Одна за другой выставляются его работы: «Горькая улыбка», «У святого ковчега», «Веселый еврей», «Сумасшедший», серия «Мученики инквизиции». Полные внутренней углубленности лики, выражавшие всечеловеческую скорбь и радость жизни.

А еще художественный театр, театральное кафе, буйные вечера поэзии в преддверии революции. (Маяковский громко спросил у меня: «Что думает о футуризме человек, бывший раввином?» — глаза мастера искрятся лукавством. — «Я рассказал ему историю с неким купцом, который сбывал подпорченный товар, привлекая людей ударами в медный таз. Все очень смеялись. В следующий раз Маяковский спросил: «Ну, какой притчей ты убьешь нас сегодня, Исаак?» О, он вот такой, Маяковский! — и старик вытягивает к потолку обе руки).

Революция потрясла художника. Светлыми лунными ночами, не чувствуя голода, ходит он по городу, подолгу стоит на площадях, у истоков улиц, обдумывая, как отразить в камне и дереве вселенскую грандиозность событий. Рождается тема Ленина. Он работает над памятником Лассалю в цикле «Гиганты Революции», создает знаменитого «Красноармейца», работниц «Большевички». Рядом осмысливается собственная жизнь: «Талмудист», «Погром», «Автопортрет в тюбетейке». Я слушаю его и еще не знаю, что использую образ старого мастера в одном из своих романов.

И еще тема, проходящая через всю жизнь: Пушкин. Он работает над ней в своей творческой юности, совпадающей с его сорокалетием, и продолжает работать теперь, к ста годам. «Пушкин-лицеист», «Бюст Пушкина», «Умирающий Пушкин». Все они в Пушкинском музее, в Ленинграде. Вечная загадка гения в таинственном и ясном, как природа, изгибе дубового корня. Сразу вспоминается ярость поэта: «Нет, врете, мы не такие, как вы, и грешим мы иначе!»

Крупные выставки теперь не обходятся без И. Я. Иткинда. Он постоянно присутствует в каталогах «Товарищества передвижных выставок», «Союза русских художников», «Мира искусств». Это не значит, что он благоденствует. Не то было время: разруха, голод, безработица.

— Это Луначарский про меня писал!

Старик показывает желтую, невероятно захватанную бумагу, где невозможно разобрать ни слова. Мы уже знаем, что имя мастера не раз присутствует в трудах ленинского наркома просвещения. А статья эта называется: «Почему голодает скульптор Иткинд?»

— Мне тогда крупы дали и постного масла! — с гордостью говорит старик.

Не он один ходил тогда голодный. У него был молодой друг, поэт. Как-то в два часа ночи тот, радостно возбужденный постучал к нему в дверь: «Исачок, у меня есть деньги! Тебе надо?» («Есенин!.. Его по дереву нельзя стругать. Он как ветки, листья!» — мастер вскакивает с места и расставляет руки, будто держит охапку цветов).

На него самого смотришь, как на некое чудо. Невольно появляется мысль: каким торфом надо замазать глаза себе и людям, чтобы заподозрить в чем-то этого человека. Кому он мог мешать? Однако нашлись торфяные души, и позже в мировых каталогах появилась двойная дата: Скульптор И. Я. Иткинд. 1871–1937».

Но вот он сидит перед нами, накануне своего столетия, полный вечной молодости, отличающей мастеров. Когда после ряда несусветных перипетий оказался он в Центральном Казахстане, шла уже война. Учитель русского языка местной школы увидел его на базаре полураздетого и попросил примерить продаваемое кем-то пальто. Потом отдал за пальто деньги и повел старика домой.

А приехав в Алма-Ату, он потерял последнюю пятерку. Работница столовой подобрала и принесла ему эти деньги. Через много лет он отыскал эту женщину и пригласил на свое 90-летие. («О, люди всегда помогали мне. В России человек везде свой!» — старик говорит это с убежденностью пророка, подняв к небу палец).

Да, и в Алма-Ате ему помогали десятки самых разных людей: художники, писатели, студенты, преподаватели, рабочие лесопункта, бесплатно грузившие и доставлявшие ему огромные пни, административные работники. Он никогда ничего не просил, попросту не умел этого делать. Всегда просили за него. Когда покойный ныне секретарь ЦК Компартии Казахстана Ильяс Омарович Омаров услышал о предстоящей скульптору Иткинду серьезной операции, то сам, будучи больным, приехал к врачам хлопотать об особых условиях для старого мастера.

— Вы в синагогу ходите? — спросил я у него.

— Нет, молиться не хожу, только поговорить иногда с молодежью. Там же совсем молодые люди: каких-нибудь семьдесят-восемьдесят лет! — и старик заразительно хохочет над собственной шуткой.

Мы знаем от Новикова, что произошло два или три года назад. Много необыкновенного происходит в жизни. В Алма-Ату, навестить своих дальних родственников, приехал старый человек из Литвы. Он был годом младше Иткинда, и они учились когда-то в том самом ешиботе. Человек этот всю жизнь был раввином, пережил войну; все близкие и паства погибли в лесном гетто в печах, а его укрывал у себя тамошний священник — отец Николай. И он знал, что в Алма-Ате живет Иткинд…