Падение короля
Шрифт:
А произошло это так. Миккель вдруг споткнулся и остановился, уставясь неподвижным взором на Акселя. Аксель осекся и замолк посреди рассказа. Тогда Миккель выхватил свой длинный двуручный меч и напал на Акселя; тот был безоружен; Миккель наступал на него, странно размахивая выставленным перед собой клинком с беспомощностью ничего не соображающего от злости ребенка. Однако удар, который он нанес Акселю, был не на шутку жесток. Аксель, не говоря ни слова, следил за мечом и, защищаясь голыми руками, он чуть было не схватился за клинок, но в этот миг острая сталь поразила его колено. Боль хлестнула вверх, отозвавшись во всех суставах, она сотрясла его так, что голова пошатнулась на позвоночнике и Аксель пал наземь.
Миккель медленно вложил меч в ножны. Он постоял
Ладанка была пуста; убедившись в этом, Миккель зашвырнул ее в кусты вереска и без оглядки пустился бегом по дороге.
ВЗЫСКУЕМЫЙ
Спустя несколько часов Аксель очнулся. На ногу было не встать, она сильно разболелась; протащившись с десяток шагов по дороге, Аксель сел посреди колеи и стал ждать — дышал себе потихоньку и ждал. Голова так разламывалась от боли, что темнело в глазах. Колено ныло не переставая, и он долго боялся взглянуть на него. Наконец решился, быстро обнажил ногу и посмотрел, что с ней сделалось. На колене оказалась всего лишь маленькая резаная рана с наружной стороны, и кровь даже не текла; но колено распухло, и до него нельзя было дотронуться.
День клонился к вечеру. Распелись перед закатом птицы. Из степи тянуло легким ветерком. Рядом рос кустик медвежьего винограда, но ягоды были еще твердые и неспелые.
Издалека послышалось поскрипывание колес, кто-то ехал от паромного причала. Это был воз, запряженный парой волов. Упряжка двигалась медленно, еле ползла. Наконец она приблизилась настолько, что Аксель мог окликнуть возчика. Аксель не стал просить, чтобы его отвезли до перевоза, он спросил, где находится ближайшая корчма, если ехать к востоку, и так как ближе всего оказалось до постоялого двора в Гробёлле, он попросил, чтобы его туда отвезли. На постоялый двор они добрались только к ночи, и хотя возчик подстелил Акселю охапку вереска, его все-таки растрясло в дороге и он чувствовал себя довольно скверно.
Его уложили спать в единственной комнате для постояльцев, и он задремал.
Поутру Аксель проснулся; в окне белел рассвет, но вместо облегчения от мучительных снов его ждало совсем другое; первое, что он ощутил после пробуждения, была боль в ноге, давшая знать о себе резким толчком; это был такой удар, что Акселя обдало жаром, когда, он понял, что все случившееся было не сон, а правда. Но после того как он глянул, у него и вовсе мороз по коже прошел — колено распухло вдвое против обыкновенного, оно было красным и беспокойно ныло. Тогда Аксель упал навзничь и залился слезами, трепеща, словно былинка на ветру; он молитвенно складывал руки и роптал на свою судьбу, глотая соленые слезы, струящиеся по щекам.
Утро еще не кончилось, когда в комнату Акселя вошел странный человек, черномазый и невысокого роста, он назвался Захарией. Захария был бродячий цирюльник, случайно оказавшийся по соседству. При виде его у Акселя сразу полегчало на душе.
— С добрым утром! — бодро приветствовал больного Захария деревянным голосом. — А ну-ка посмотрим, что там такое.
С этими словами он откинул перину и обеими руками схватился за больное колено. Аксель единственный раз громко вскрикнул.
— Хо-хо! — приговаривал Захария и невнятно ворчал, он ощупывал ногу костлявыми жесткими пальцами, но Аксель вытянулся на кровати и молчал.
И снова:
— Хо-хо! — Захария нагнулся пониже и промурлыкал: — Ага! Так я и знал.
Распрямившись, он сказал Акселю, что надобно сделать надрез и выпустить гной — дело совсем пустяковое.
Он взялся за свои приготовления, принес таз с водой и вынул из сумки орудия своего ремесла.
Аксель не сводил с него преданного взгляда, и в его памяти навсегда запечатлелся образ этого человека. У Захарии была смуглая дряблая кожа землистого оттенка, плоскогубый рот был точно подернут плесенью, десны и полусгнившие зубы имели такой вид, словно он пил едкую
кислоту. Воспаленные глаза отливали краснотой, а под ними лежали иссиня-черные пороховые тени; волосы похожи были на сопревшее под дождем сено, и даже маленькие усики его по цвету напоминали прелое сено. Движения у него были быстрые и верткие, как у ящерицы, а глядя на его коричневые руки, невольно казалось, что они привычны копаться во всяческой гадости. Вдобавок от него исходил сухой и резкий запах, который источают жабы и другие пресмыкающиеся.Раскладывая на соломенном стуле ножи и маленькие медные щипчики, Захария между делом все время что-то рассказывал, молол какую-то пустопорожнюю чепуху и при этом смеялся, разражаясь неожиданными залпами громкого хохота.
— Ну-ка, — сказал он, наконец посерьезнев, сладострастно протянул руки к больному колену и стал нащупывать место для разреза. Резал он молча.
Прикосновение ножа к ране пронзило Акселя такой нестерпимой болью, что в первое мгновенье он обомлел. Тогда он напрягся и задержал дыхание, в то же время изо всей силы вжимаясь гудящей головой в подушку; все поплыло перед ним, и он медленно погрузился в беспамятство.
Очнувшись, Аксель увидел над собою лицо цирюльника и услышал его повелительный голос: «Выдохни воздух! Дыши!» Ему показалось, что в комнате темно, в приотворенную дверь снаружи заглядывали чьи-то лица.
Аксель наклонился с кровати, его вырвало, и он без сил повалился опять на постель. А боль была тут как тут — такая нудная, такая нечеловеческая! Она терзала его исподтишка, но с такой неодолимой силой. Ах, нет, нет, нет! Но боль не проходила. Он барахтался в простынях, как человек, провалившийся под лед; тряся от слабости головой, он дышал сквозь стиснутые зубы, измученная грудь ходила ходуном при каждом вздохе. Он то и дело облизывал пересохшие и точно опаленные или разбитые губы.
— Ничего, ничего, — успокоительно приговаривал над ним Захария, помешивая в ковшике какую-то черную кашу. — Ничего, сейчас полегчает. Тут у меня хорошая мазь, она составлена из семидесяти семи элементов, в ней соединились все природные силы, вот сейчас мы помажем и тогда… Хо-хо!
Захария начал втирать мазь в свежую рану, и Аксель опять потерял сознание. Придя в себя, он увидел, что нога его, крепко перевязанная, как палка, вытянута на кровати. Жгучая боль в ране немного утихла, словно болезнь утолила свой первый голод. Но затишье продлилось недолго. А Захарии не было рядом, он уже ушел.
Весь день Аксель промучился, боль накатывала волнами, и он захлебывался в ней, потом лежал совершенно без сил. Ему принесли обед; лязгая зубами от озноба, он торопливо покончил с едой, словно спеша поскорее отделаться, чтобы закрыть глаза и возобновить тяжкую страду.
Открыв глаза через несколько часов, он ожидал, что застанет ночь. Но было еще светло, потому что в это время стояли белые ночи. Он понял, что за окном светлеет ночь, и тут, словно некое откровение, открылся ему весь ужас постигшей его беды. Он мучился невыносимо, колено болело ритмически, приступы боли следовали друг за другом с размеренными промежутками, словно болезнь была живым существом, которое терзало его по обдуманной системе. Аксель был один и рыдал, горько всхлипывая. Всю эту белую ночь он пролежал без сна, и все больше и больше овладевала им болезнь.
Но когда встало солнце, в сердце его зазвучал могучий ритм, оно пело, наливаясь силой, он чувствовал себя богом, с каждым новым толчком крови в голове у него возобновлялось сознание боли. Он жил, окруженный грохочущими громами, хотя возле его ложа стояла нерушимая тишина; господи, какое утешение услышать вокруг себя как бы прерывистые вздохи воздуха; и Аксель рос, преисполняясь силой, в ощущении своей чудовищной обреченности и в чаянии близкой смерти.
Аксель рывком пробудился ото сна и подскочил на кровати, ибо снизу из-под одной коленки вдруг, словно луч, протянулось ощущение увядания, как будто сама смерть приникла устами и присосалась к этому месту. Аксель обливался потом. Дрожа от изнеможения, он повалился головой на подушку.