Падение Рима

— Но у меня есть к тебе, отец, одна просьба — позволить мне пожить у бывшего нашего садовника на мельнице на берегу Гарумны, перед тем как затвориться в монастырских стенах от мира...

— Дочь моя, ты снова рвёшь моё сердце, объявляя о добровольном затворничестве, но поделать ничего не могу... Знаю и то, что тебя любит твой спаситель наварх... Но право выбора я предоставляю тебе. И просьбу твою удовлетворяю.

— Но пожить я хочу на мельнице не одна, отец, а с навархом Анцалом, уж коль тебе ведомо о его любви ко мне... Мы бы не хотели никакой охраны. Только с ним вдвоём.

— Ты же знаешь, что я не могу тебе ни в чём отказать. Думаю, наварх сумеет тебя защитить.

— Благодарю, отец.

И сейчас Анцал и Рустициана ехали рядом верхом по берегу Гарумны в направлении ветряной мельницы, где, Рустициана сказала, живёт бывший их садовник, отпущенный на свободу и приобретший потом эту мельницу.

Королевна помнит этого человека с детства, который много уделял ей внимания, так же, как Теодориху-младшему, которого тоже любил.

Как далее сообщила Рустициана, бывший садовник — галл, но внешностью своей, несмотря на свою старость, походил и теперь скорее на сармата или германца: с голубыми глазами и такими же, как у второго сына короля, рыжими волосами, которые до сих пор не тронула седина. Повзрослев, Теодорих-младший поддерживал с бывшим садовником добрые отношения и не боялся поверять ему даже самые сокровенные думы.

Такое подробное сообщение о взаимоотношении её и второго по рождению брата с бывшим сервом, а теперь свободным человеком, мельником, навали бы наварха на какие-нибудь выводы, но он всецело был поглощён тем, что предстояло ему испытать с любимой женщиной.

Через какое-то время им встретился едущий тоже верхом галл Давитиак.

— Откуда? — спросил у него обрадованный этой встречей Анцал.

— Да так... — замялся Давитиак. — Ездил к одному другу.

— Он тебе не солдурий [130] ? — уже наслышанный о некоторых галльских обычаях, снова спросил наварх.

130

С о л д у р и я м, или «преданными», называли галлы тех, кто посвятил себя кому-то в друзья: при жизни оба пользуются всеми благами сообща, но если кого-то из них постигнет смерть, то другой тоже лишает себя жизни.

— Нет-нет... А вы куда путь держите? — обратился Давитиак уже к дочери короля, слегка поклонившись ей.

— Гуляем по берегу Гарумны, — ответил за Рустициану наварх. Давитиака Анцал видел не раз у Теодориха-младшего. Когда был тот рабом, то встреча в разгульном доме вызвала бы у наварха некоторые подозрения, но теперь — нет: Давитиак после победы в сражении с римлянами Литория стал свободным гражданином и приближённым человеком ко двору. Сейчас уже и епископ Сальвиан на равных считался с ним.

А у Анцала с Давитиаком установились дружественные отношения во время пути на океан и обратно, и сын короля Теодорих знал об этом и намеренно способствовал их продолжению.

Глубокая осень... Но пока ещё держится, как это часто бывает здесь, лист на дубах, пока сопротивляется дуновению ветра и не падает на землю, а мохнатые ещё, зелёные ивы низко клонятся над рекою, и только зоркий глаз может узреть, как под их клубкастыми ветвями в вязком холоде иногда взблеснёт серебряной чешуёй огромная рыба.

Время, когда бортники, обхватывая стволы деревьев приспособленными для такого случая «когтями», лезут на самую верхушку, чтобы выбрать из дупла мёд, натасканный пчёлами весною и летом, а виноградари мнут спелые, налитые солнцем гроздья в огромных чанах, сливая сок, из которого сделают потом вино. Из убранного же ячменя сварят пиво, и попивать это пиво будут люди простые, те, кто «поплоше»...

Время, когда местные галлы-вольки режут свиней, устраивают свадьбы.

И как только утихнут осенние работы, тогда раба-серва можно купить за меру вина... Рабы-сервы нужны были везде — на работе в иоле, на оливковых и виноградных плантациях, в медных рудниках и каменоломнях, где добывается мрамор.

Сервы работали кузнецами, сапожниками, портными, жили в страшной нищете и бесправии: документы, подписанные сервами, считались недействительными; рабы не имели права жаловаться на господина.

Уход от него считался бегством, жениться без разрешения сервы не могли, дети рабов наследовали положение родителей. В судах похищение рабов расценивалось как кража, а похищение свободного человека — как убийство...

Господин не имеет права убивать раба, но не несёт ответственности, если серв умрёт во время наказания.

Рабы-сервы всё же бежали от своих господ — в леса, в горы, становились разбойниками, грабя и убивая богатых.

В Аквитании тоже было от разбойников неспокойно...

Уходили в разбойники не только сервы, состоящие из пленников и местных галлов, но и обедневшие крестьяне, ремесленники. Они образовывали вооружённые отряды, называемые в Галлии багаудами.

Были такие отряды и в угнетённой Северной Африке, которая находилась по соседству, где поначалу хозяйничали римляне, а затем вандалы. Эти отряды назывались здесь циркумцеллионами (название переводится дословно как «бродящие вокруг деревенских клетей»).

Циркумцеллионы немало хлопот доставляли королю Гензериху, так же как и багауды королю вестготов.

Хотя Гензерих и Теодорих I являлись смертельными врагами, но всё же роднила их эта борьба против разбойников внутри своих государств...

Давитиак тесно был связан с багаудами, и возвращался он, повстречавшись с влюблённой парочкой, едучи от одного главаря разбойников по имени Думнориг.

А Рустициана и Анцал, разминувшись с бывшим рабом и предсказателем, спустились в долину и пришпорили коней. Вскоре увидели ветряк старика Писона и его самого, стоящего чуть поодаль, высокого, с широкими плечами, с развевающимися на ветру медного цвета волосами.

— Смотри, Анцал!.. Хорош?

— Хорош! — искренне восхитился наварх фигурой мельника.

Подъехав поближе, Анцал действительно нашёл старика красивым: голубые внимательные глаза на худощавом лице, волевой подбородок, высокий лоб, а когда Писон улыбнулся гостям, то показал ряд белых здоровых зубов.

«А ведь ему пошёл восьмой десяток...» — сказала про себя Рустициана.

Мельник знал о несчастье дочери короля, был ошеломлён её чёрной повязкой на носу, но вида не подал, обнимая любимицу. Заинтересованно выслушал Анцала, который доложил ему, что он — капитан двухпалубного корабля и из Карфагена привёз Рустициану через Гадирекий пролив к берегам океана, а оттуда — по Гарумне в Толосу. От Давитиака и оруженосца Теодориха-младшего, часто бывавших на мельнице, Писон слышал эту историю; пожав крепко руку Анцалу, он также обнял наварха в знак благодарности...

Ни о чём больше не спрашивая, Писон повёл их в дом, стоящий рядом с мельницей, а слуги взяли лошадей Рустицианы и Анцала под уздцы.

У старика жены и детей не было: будучи сервом, не хотел жениться, чтобы не плодить себе подобных рабов, а когда получил свободу, был уже не молодым — вместо жены имел на содержании экономку, родом тоже из галльской семьи, — черноглазую бойкую бабёнку, у которой, как заметила Рустициана, всё горело в руках... Она не доверила слугам накрыть стол для столь высоких гостей, а сделала это сама, протерев полотенцем каждую миску, каждый прибор.