Падение Римской империи

Полчища лучников-скифов? В середине V в. это могло означать л ишь одно — гуннов. И именно гунны создали новую проблему; именно они стали причиной того, что экспедиция в Северную Африку так и не отплыла с Сицилии. Как раз тогда, когда происходили последние приготовления к ее отправке, гунны вторглись через Дунай на территорию Восточных Балкан, принадлежавшую Риму. Константинопольские войска, предназначенные для похода на Карфаген — все они были взяты из Придунавья, — пришлось немедленно отозвать, бросив всякие попытки уничтожить Гейзериха. Однако в 420–430-х гг. гунны были главным союзником, помогавшим Аэцию удерживать власть и давшим ему сокрушить бургундов и укротить вестготов. За этим изменением отношений стоит еще один персонаж, сыгравший важнейшую роль в падении Римской империи. Пришло время обратиться к личности Аттилы.

Глава седьмая Аттила гунн

В течение более чем десятилетия, с 441 по 453 г., главным содержанием истории Европы стали беспрецедентные по масштабу военные акции; это было делом рук Аттилы, «бича Божия». Мнения историков о нем самые различные, вплоть до самых противоположных. После Гиббона в нем готовы были видеть гениального полководца и дипломата. Эдвард Томпсон, писавший в 1940-х гг., прямо-таки стремился установить рекорд, выставляя его совершенной бездарностью. Современникам-христианам полчища Аттилы представлялись бичом в руках Творца. Эти массы язычников прокатились по Европе, гоня перед собой войска избранных Богом римских императоров. Римская имперская идеология могла с успехом обосновать победу, но объяснить поражение, к тому же понесенное от рук язычников, ей было уже не так просто. Почему Господь попустил неверным одолеть Его народ? В 440-е гг. Аттила Гунн, опустошив пространство от Константинополя до ворот Парижа, поставил этот вопрос так, как он не стоял никогда прежде. Как выразился один из современников, «Аттила почти всю Европу втоптал в прах» ^{312} .

Утрата Африки

Аттила появляется на страницах истории как соправитель, деливший власть над гуннами со своим братом, Бледой. Оба унаследовали власть от своего дяди, Руа (или Руга; в ноябре 435 г. он был еще жив) ^{313} . Первое из зафиксированных источниками восточноримских посольств к Аттиле и Бледе было направлено спустя некоторое время после 15 февраля 438 г., так что, похоже, братья пришли к власти лишь в конце 430-х гг., возможно, в 440 г. Их дебют принес с собой перемены в политике, как обычно и бывает при смене правления. Первые контакты с Константинополем увенчались решением о возобновлении существовавших прежде отношений между обеими сторонами. Их представители встретились близ города Марга на Дунае в Верхней Мезии (карта № И). Историк V в. Приск сообщает нам детали этой встречи ^{314} : «Гунны считали для себя неприемлемым вести переговоры, сойдя с лошадей, поэтому римляне, блюдя собственное достоинство, решили встретить их таким же образом, чтобы не вышло так, что одна сторона держит речь верхом, а другая — спешившись».

Главным пунктом нового соглашения стало увеличение суммы ежегодных выплат, причитавшихся гуннам, с 350 фунтов золота до 700 фунтов. Кроме того, в договоре были прописаны условия, на которых мог состояться возврат римских пленников, а также где и каким образом должны были проводиться ярмарки; наконец, было оговорено, что с территории гуннской державы перебежчиков римлянам выдавать не будут. Однако обновленные статьи соглашения, за исключением возросших платежей, не удовлетворяли новых властителей гуннов. Вскоре после этихсобытий, во время ярмарки, вероятно, зимой 440/41 гг., гуннские «торговцы» внезапно обнажили мечи и захватили римский форт, в котором проводилась ярмарка, убив солдат и несколько римских купцов. Согласно Приску, когда римское посольство заявило протест, гунны в ответ заявили, будто «епископ Марга проник на их территорию в поисках захоронений их королей и присвоил ценности, хранившиеся там». Однако наш Индиана Джонс в образе епископа был всего лишь предлогом. Воспользовавшись возможностью еще раз поднять проблему перебежчиков, Аттила и Бледа угрожали войной в том случае, если те гуннские перебежчики, которых в то время удерживали римляне и епископ, не будут немедленно выданы. Когда же этого не произошло, гунны дождались наступления сезона военных действий, с большими силами переправились через Дунай и захватили форты и города вдоль границы, включая главную военную базу римлян в Виминации.

В этой ситуации епископ Марга запаниковал и заключил с гуннами сделку, посулив сдать им свой город, если они откажутся от обвинений в его адрес. Аттила и его брат ухватились за шанс овладеть еще одним опорным пунктом и воспользоваться теми возможностями, которые предоставлял этот захват. Маргбыл тем ключом, который отмыкал главную римскую военную дорогу через Балканы, и гунны поспешили осадить следующий ключевой пункт вдоль этой дороги — город Наисс (современный Ниш). Близ Наисса дорога разветвлялась: одна ветка уходила более или менее прямо на юг, в сторону Фессалоник, другая вела на юго-восток, через Сердику (София) к Константинополю. Это пересечение путей стоило того, чтобы им овладеть, и на этот раз мы располагаем (благодаря Приску) подробным рассказом о последовавшей осаде: «Когда… огромное множество [гуннских осадных] орудий было придвинуто к стене… защитники на бастионах пришли в замешательство под градом метательных снарядов и оставили свои позиции; были подведены и так называемые «бараны». Это очень большое орудие. Бревно подвешено на цепях, свисающих с брусов, которые наклонены друг к другу, и снабжено острым металлическим наконечником и щитами… для защиты тех, кто им действует. С помощью коротких канатов, прикрепленных к тыльной части бревна, воины с силой тянут его в противоположную сторону от цели, предназначенной для удара, а затем отпускают… Со стен защитники обрушивали вниз валуны размером с повозку… Несколько [ «баранов»] они уничтожили вместе с прислугой, однако они не могли выстоять против огромного множества орудий. Затем враг приставил к стене штурмовые лестницы… Варвары проникли внутрь там, где окружавшая город стена была разрушена ударами «баранов», а также благодаря штурмовым лестницам… и город был взят».

Впоследствии этот отрывок возбудил большие подозрения. Он содержит явные отсылки к самому знаменитому античному описанию осады из всех известных: это рассказ Фукидида об осаде Платей в 431 г. до н. э. в самом начале Пелопоннесской войны. Традиционно проведение подобных параллелей воспринималось как свидетельство того, что весь текст был сфабрикован. Однако от античных авторов ожидали подобных проявлений их эрудиции, и аудитория всегда получала удовольствие, узнавая эти аллюзии. Нет никакой нужды отвергать сам факт осады как некую фантазию только из-за того, что Приск заимствовал несколько фраз из труда хорошо известного историка ^{315} . Во всяком случае, нам известно, что Наисс был взят гуннами в 442 г.

В ходе своей первой военной кампании против Восточной Римской империи Аттила и Бледа показали, что они обладают военным потенциалом, достаточным для захвата всех крепостей римского оборонительного рубежа. Маргом им удалось овладеть благодаря военной хитрости; однако Виминаций и Наисс являлись крупными и хорошо укрепленными центрами, и тем не менее гунны сумели их захватить. Это свидетельствовало о серьезном нарушении баланса военной мощи между римским миром и варварским на европейском театре войны. Как мы уже видели, последний мощный натиск на Балканы был предпринят готами между 376 и 382 г.; и тогда, хотя им удавалось захватывать небольшие форпосты или вынуждать римлян к их эвакуации, большие укрепленные города они оставляли за спиной. В результате, даже порой претерпев жестокий голод, римские города на Балканах пережили ту войну более или менее невредимыми (см. гл. IV). То же самое относится к Западной Германии. В то время как римские силы были скованы гражданскими войнами, варварские объединения на рейнской границе получили возможность наводнить обширные участки имперской территории; пример — алеманны после гражданской войны между Магненцием и Констанцием II в начале 350-х гг. Правда, все, что им удалось тогда сделать, — это занять городские предместья и разрушить небольшие форты. Они даже не пытались захватить крупные укрепленные города, такие как Кельн, Страсбург, Шпейер, Вормс или Майнц, которые остались более или менее нетронутыми ^{316} . Теперь же гунны были в состоянии предпринимать успешные осады подобных твердынь.

Ни один источник не сообщает нам об истоках этой мощи. Принесли ли гунны ее с собой из степи, стала ли она их недавним достижением? Осадные орудия едва ли могли им пригодиться в борьбе против готов или других племенных объединений севернее Черного моря — сообщения о гуннских военных акциях начиная с 370-х гг. фокусируют внимание на их искусстве как конных стрелков в открытом бою. Однако если наши гунны являлись осколком прежней конфедерации хунну (см. гл. IV), последней, безусловно, приходилось предпринимать осады городов в ходе войн с Китайской империей. Кроме того, к концу античной эпохи даже наиболее отсталым племенным объединениям степняков приходилось захватывать богатые укрепленные города вдоль Великого Шелкового пути или по крайней мере облагать их данью. Таким образом, и здесь способность предпринять правильную осаду должна была иметь важное значение ^{317} . С другой стороны, до начала 440-х гг. гунны определенно состояли на службе у Аэция, а до него, вполне возможно, у Констанция, так что близкое знакомство с римской военной организацией легко могло стать источником их опыта: в иные времена римская техника и вооружение быстро заимствовались неримлянами. Не далее как в 439 г. гуннские вспомогательные войска находились в составе западноримской армии, осаждавшей готов в Тулузе, и могли непосредственно наблюдать за ходом осады. Подводя некий итог, отметим, что, вполне очевидно, захват гуннами Виминация и Наисса свидетельствовал о появлении новой военной силы. Наконец, не менее важным для успешной осады на войне было наличие людских ресурсов. Люди требовались для постройки и обслуживания осадных орудий, рытья окопов и участия в решающем приступе. Как мы увидим ниже в этой главе, даже если постройка осадных орудий была возможна благодаря давнему опыту, людские ресурсы в таких масштабах оказались в распоряжении гуннов лишь недавно.

Каковы бы ни были ее истоки, способность варваров овладеть ключевыми укрепленными центрами явилась тяжелым стратегическим потрясением для Римской империи. Неприступные города-крепости были важнейшей опорой той власти, которую империя осуществляла на своих землях. Однако скол ь бы серьезное значение ни имел захват Виминация и Наисса, самым главным в этот момент было то, что гунны выбрали для своего первого конфликта с Константинополем то самое время, когда на Сицилии концентрировались объединенные экспедиционные силы Востока и Запада с целью попытаться отвоевать Карфаген у вандалов. Как мы уже отмечали, большая часть восточноримских войск, предназначенных для участия в этой экспедиции, была взята из состава полевых армий на Балканах, и об этом, вне всяких сомнений, гуннам было хорошо известно. Информация слишком свободно преодолевала римскую границу, чтобы можно было сохранить в тайне переброску значительного количества войск из пунктов их обычной дислокации ^{318} . Я полагаю, что, с такой готовностью согласившись поднять размер ежегодной дани до 700 фунтов золота в начале правления Аттилы и Бледы, власти в Константинополе попытались купитьсебе достаточно длительную передышку, чтобы осуществить африканскую экспедицию. Если так, то эти планы с треском провалились. Откупиться от гуннов не удалось; напротив, те решили еще больше воспользоваться временным ослаблением римлян и, предвкушая грабеж, двинули свои полчища через Дунай. Таким образом, властям в Константинополе не оставалось иного выбора, кроме как отозвать войска с Сицилии; после беспрецедентной утраты трех крупных баз — Виминация, Марга и Наисса (хотя последний, вероятно, еще не был взят, когда отдавались соответствующие приказы) — едва ли можно их за это винить. Теперь гуннские войска прочно оседлали главную военную дорогу через Балканы и нацелились непосредственно на Константинополь. Даже не приближаясь к Северной Африке, первая военная акция Аттилы вынудила обе половины империи отказаться от проекта чрезвычайной важности. Гунны нанесли римскому миру стратегический удар, последствия которого по своим масштабам ничем не отличались от того, который был нанесен персами двумя столетиями раньше. Однако история Аттилы Гунна на этом, разумеется, не кончается. У него был длинный послужной список, и в течение следующего десятилетия обеим половинам Римской империи предстояло ощутить его мощь.

Порфирогенет

Первый стратегический удар, нанесенный римскому Западу начавшейся гуннской агрессией в 440-х гг., достаточно хорошо освещен в источниках, тогда как в отношении других аспектов правления Аттилы ясности меньше. Будучи неграмотными, когда они впервые обрушились на границы Европы в 370-х гг., гунны оставались такими же и 70 лет спустя, поэтому их повествований даже о величайших своих правителях не существует. Наши римские источники, как всегда, в гораздо большей степени посвящены политическому и военному натиску чужеземных племенных объединений на границы империи, нежели рассказу об их внутренних делах, поэтому всегда есть сугубо интересные моменты (особенно в области внутренней истории этих объединений), которые получают мало освещения или не получают никакого. Как и в случае с Олимпиодором для первых двух десятилетий V в., нам остается лишь оплакивать утрату «Истории» одного римского автора: это человек по имени Приск (уже цитированный в этой книге), выходец из города Пания во Фракии. Однако нам вновь повезло, поскольку несколько значительных извлечений из его «Истории» сохранилось в трудах лишенного реальной власти византийского императора X в., которого звали Константин VII Порфирогенет.

Прозвание «Порфирогенет» является ключом к пониманию драмы этого средневекового императора. Рожденный в 905 г., он был сыном императора Льва VI Мудрого, который умер, когда Константину было всего лишь семь лет. X в. стал временем имперской экспансии, когда политическое единство исламского мира рухнуло, а его обломки в приграничных областях Малой Азии и на Ближнем Востоке сделались легкой добычей византийских армий. Военные победы влекли за собой регулярное распределение добычи и земельных владений, в результате чего в Константинополе появился слой самоуверенных и честолюбивых военачальников, которые конкурировали друг с другом в борьбе за политическую власть. Константин, однако, обладал неоспоримым преимуществом, действительно родившись в пурпуре. Это обстоятельство сделало его идеальным источником легитимности, впоследствии распространенной на одного победоносного полководца (в результате брачного союза или вследствие возведения его в ранг соправителя). Однако именно здесь и коренилась проблема. Протеже императора стал настолько могущественным, что лишь втечение последних 14 лет своей жизни, с 945 по 959 г., Константин VII формально являлся единственным правителем империи, хотя даже тогда был скорее номинальной фигурой ^{319} . Во время длительных промежутков политической бездеятельности, перемежавшихся случайными событиями, достойными упоминания, его царствование походило на правление императора Гонория, о драме которого мы говорили в V и VI главах. Но если Гонорий, насколько нам известно, почти ничем не занимал свой досуг, за исключением переживаний по поводу очередной узурпации, то Константин VII посвятил себя Культуре с большой буквы. В частности, его тревожило то обстоятельство, что Византия теряла связь со своим классическим наследием.