Падение Света

Низкие потолки заставили их сесть на прочные, хотя и неудобные стулья. На столе еще стояли остатки трапезы. Воздух пропах дымом (дымоход, очевидно, был не чищен), еще пахло чем-то кислым, заставившем Реваста подумать о змеиной моче.

— В котле осталась пара черпаков, — устало произнес Раэст. — Сидите, иначе снесете крышу своими слишком прочными черепами.

— Добрый хозяин, — кивнул Гарелко и поерзал на стуле. — Ах, сидение для одного окорока лучше, чем никакое.

— Эта часть тела растет от разговоров, — сказал Раэст, беря для себя мягкое кресло у очага. — На ночь уляжетесь на полу. Грязно, но зато сухо.

Татенал порылся в тюке, вынул три оловянных миски и полез к котлу, кивнув Раэсту. — Весьма щедро, Раэст из Джагутов. Погода мерзкая и все такое.

Хозяин только хмыкнул, снимая парящуюся чашку с полки.

— Простите нас — продолжал Татенал, наливая похлебку, — за вмешательство в одинокие штудии. Впрочем, как я слышал, Джагуты склонны чрезмерно усердствовать в подобных делах? Так сочтите эту ночь приятным перерывом в однообразном существовании.

— Приятным? О да, особенно приятно будет видеть ваш уход на заре.

Татенал с улыбкой подхватил все три миски и вернулся к столу.

Реваст сказал: — Славный Раэст, мы вас благодарим. Слышите вой ветра — он прямо ярится. Бури в горах хуже всего, не находите? Ммм, какой чудный запах. А мясо… Кто из горных копытных попал под вашу стрелу, смею спросить?

— На осыпях живут ящерицы, ядовитые и дурного нрава. Иные вырастают выше вас. Да, говорят, они пожирают коз, овец и детей, которых бросили Джагуты.

Ложка Реваста замерла над краем. — Это ядовитая ящерица?

— Нет, что ты. Ты ешь баранину, дурак.

— А при чем здесь ящерица?

— Ну, одна поселилась в моем жилище. Она смотрит на нас с потолка.

Реваст осторожно поднял голову и увидел блеск немигающих глаз.

— Потому я и просил вас поскорее сесть, — пояснил Раэст. — Таковы обязанности хозяина, пусть и тягостные.

— Не ошобенно люблю баранину, — сказал Гарелко, жадно чавкая.

— Безумие, — встрял Татенал, — ведь мы пасем овец.

— Да, именно так, а? Два раза в день жрем до отвала в течение… скольких там десятков лет? А в желудках одна баранина. Но тут мясо жилистое, а значит, это дикий баран. Слишком сладко и чрезмерно пахуче. Кишки сегодня поработают на славу.

Реваст и Татенал застонали; Раэст тихо выругался и отпил глоток горячего вина.

— Вот мне интересно, Раэст, — сказал Татенал, — насчет твоих трезвых штудий. Чего именно? Разве вы, Джагуты, не отказались от будущего? О чем еще размышлять?

— Как? О прошлом. О настоящем лучше промолчим.

— Но, добрый господин, прошлое мертво.

— Как щедро в устах глупцов, что спешат пройти сквозь Худовы Врата.

Реваст возразил: — О нет, господин, мы ничего такого! Мы преследуем жену с целью вернуть домой, прежде чем она шагнет в тот горький проход!

— Жалкие бормотания обманутых мужей по всему миру, не сомневаюсь! Ваша жена была пышногрудой, чрезмерно чувственной и порядком сварливой? Златокудрой, румянощекой, полногубой и храпящей во сне?

— Да! Всё так!

— В компании бравого Тел Акая, способного порвать вашу троицу на куски? Настоящего воина, мужчины в одних рваных мехах, свежих рубцах и наколках с головы до пят?

Гарелко подавился похлебкой. Реваст заметил, что рот его открыт и челюсть свисает до груди. С трудом глотнул и оглянулся на сомужей. — Слыхали? Она идет с ним! Рвет на нем одежку! Царапает, кусает и грызет в похотливом бешенстве! С нами она никогда ничего подобного. Проклятие!

— С нами покончено, — прорычал Татенал, роняя голову в ладони. — Рогоносцы, брошенные и отставленные! Кто сравнится с юным Ханако, вором Любви! Ханако Истерзанным, Избранным и Изодранным, Раненым но и Радостным!

Раэст наблюдал за ними, прихлебывая из кружки. — И еще один, с драконьей лихорадкой. Я встретил их недавно, на пути сюда. Мы разделили огонь. Лишь потому и только потому я оказываю любезность вам.

Ревасту потребовался миг, чтобы нахмуриться. — Драконья лихорадка? Что за новая южная болезнь?

— О, верно, это будет чумой. Он выживет или нет. Возможно, вы найдете могилу у тропы. Или нет. Или же труп вашего Ханако, горло вырвано до самых позвонков, без кожи, улыбка на пепельном лице.

— Ты разрушаешь нашу решимость, — застонал Гарелко, хватаясь за остатки волос. — Мужья? Не пора ли задуматься о пути домой? Оставим ее… ему? Признаюсь, я сломлен. Оставлен позади. Она попользовалась нами, износила и смело пошла дальше — даже ты, Реваст, такой молодой, не подходишь в воители Лейзы Грач! Ай! Мы проиграли сражение за полные ножки жены!

Реваст дрожал. Снаружи хлынул ливень, деревья тряслись под ударами шторма. Молнии сверкали между скал и стволов, им вторил гром. — Нет, Гарелко. Нужно напасть на нее! Самим узреть ее лицо, торжествующий блеск глаз, услышать признания.

— Нож в сердце будет милосердней!

— Потоп…

— Хватит потопов, Татенал! — рявкнул Реваст. Ударил по столу, заставив подскочить миски. — Она с улыбкой спешит в царство горныхобвалов? Чудно, пнем мягкую задницу тремя сапогами, чтобы придать скорости!

— Владычицы Гнева, — вздохнул Гарелко. — Мягкая задница!

— Всё это звучит довольно жалко, — заметил Раэст, — но забавно.

В тот же миг гром ударил так близко, словно подобрался к самой двери. Все подпрыгнули, ибо ядовитая ящерица упала с балок потолка и тяжело шлепнулась на стол, извернулась и встала на лапы. Глаза сверкали, голова моталась из стороны в сторону.

Рука Гарелко метнулась, схватив тварь за нос. Он поднял ее и пошел к выходу. — Подныривать под треклятую гадину? Ну нет. — Открыв дверь, выбросил ящерицу. И замер, смотря в темноту.

— Закрой дверь, пожалуйста, — сказал Раэст. — Ты разбросал угли, и твои сапоги совсем промокнут, пусть почти новые.

Гарелко закрыл дверь до странности деликатно. Пригнувшись, побрел к столу. — Увы, Раэст, — сказал он со вздохом. — Похоже, у вас еще гость.

— Ящерица настаивает? Нет? Тогда кто? Не слышу стука.

— И хорошо. Господин, у вас во дворе дракон.

Раэст опустил кружку. — Лишь нечестивым ведом покой. — Встал с кряхтеньем, беря пыльный плащ с колышка у двери. Плащ провисел там долго, что доказывалось растянутой кожей на левом плече. Татеналу почудилось, что это сосок, и он отвернулся, закрывая лицо и борясь со смехом.