Падение Света

Протек месяц как лорд Драконус, отец, оставил Аратана под надзор Владыки Ненависти. Месяц, проведенный в борьбе с бесконечными, невероятными нюансами джагутского языка (по крайней мере, письменной его формы). Месяц, проведенный в странном и смешном танце, против воли затеянном с заложницей Корией Делат.

А что насчет армии, ставшей лагерем за пределами развалин города, оводов Худа, как назвал их Готос? Похоже, каждая ночь приводит еще нескольких — Тел Акаев с севера, Бегущих-за-Псами и Жекков с юга. На пустынный берег, что в двух днях пути к западу, выбрасываются длинные ладьи, из них появляются синекожие чужаки с каких-то далеко разбросанных островов. На островах идет война, и корабли — как рассказали Аратану — разбиты, обожжены, деревянные палубы залиты старой кровью. Почти все сходящие на берег, и мужчины и женщины, покрыты ранами, истощены, на лицах читается лишь печаль. Кожаные доспехи в дырах, оружие затуплено и погнуто; они шагают, словно забыли надежность неколебимой суши под ногами.

Дюжину Форулканов можно насчитать среди тысячи обитателей лагеря, там и тут — Аратан каждый раз вздрагивает — попадаются Тисте. Он не пытался подойти ни к одному, так что не знает их историй. Лишь один носит чернильные метки клятвенников, детей Матери Тьмы. Остальные, догадывался он, отрицатели, жители лесов и пограничных холмов.

Волшебство сочилось сквозь расползшийся лагерь. Пища создавалась из земли и глины. Валуны беспрестанно истекали сладкой водой. Костры пылали без дров. Холодными ночами голоса сливались в песне, костяные флейты рождали гулкую музыку, натянутые шкуры барабанов гудели, вздымая сердитое многоголосие к блестящим звездам. С вершины башни своего господина, что стоит под защитой высоченной Башни Ненависти, Аратан мог созерцать мерцающий, озаренный красными кострами лагерь. «Остров жизни, обитатели его жаждут отплыть от надежного берега. Смерть — вот искомое ими море, и глубина его не поддается пониманию».

Песни были панихидами, барабанный бой — последними ударами умирающих сердец. Костяные флейты давали голос черепам и пустым грудным клеткам.

«Они хоронят сами себя», сказала как-то Кория, давая выход раздражению от нелепого поступка Худа. «Точат клинки и наконечники копий. Делают новые ремни, штопают доспехи. Играют в шатрах, любятся на мехах, а то и пользуют друг друга как пастухи овечек. Гляди на них, Аратан, избавляйся от остатков восхищения. Если лишь это жизнь может предложить в отпор смерти, мы заслужили весьма краткие судьбы».

Было ясно: она не видит видимое Аратану. Любое дело можно счесть жалким, всё можно отбросить как камешек, со всего содрать шкуру. Лучшая свеча пропадает в яростном пожаре, и никто не вспомнит нежного сияния, не оценит мастерство свечника. Это лишь дурной склад ума, вечная ухмылка недовольства, и каждая мышца подчинена воле, делая лицо маской. Аратан гадал, не увидит ли однажды кривую гримасу приклеившейся к лицу Кории — когда юность сдастся, пережив десятилетия горького убожества.

Она не видит славы творящегося, перспектив Худа и его потрясающей клятвы, что так легко похитила дыханье Аратана, заставив ощутить смешанное с восторгом смирение.

«Безумие. Чушь. Бешенство глупца. Мифы нельзя читать буквально. Нет реки, чтобы ее пересечь, нет водоворота, роющего провал посреди озера или моря. Нет престолов, нет знаков на границах воображаемых королевств. Это лишь невежество, Аратан! Предрассудки отрицателей, обычай пожирать землю у Бегущих, скалящиеся на скалах лики Тел Акаев. Даже Джагуты… вся их болтовня о тронах, скипетрах, коронах и державах — аллегория! Метафора! Поэты выбалтывают то, что рисует воображение, но их язык принадлежит снам, любая придуманная сцена — химера. Нельзя объявить войну смерти!»

Но он объявил. Сжав руки в кулаки, Худ выбивал слова на камне. Горы рушились во прах. Сны пылали, как растопка в кузнечном горне, как брошенные приношения. Воины и солдаты подбирали снаряжение, оставляя позади глупые ссоры и дураков, желающих ими командовать, и отправлялись в поход, зная — он будет последним.

«Жертва, Кория. Ладно, бросим это слово, увидим святость в дарении. Благословение в сдаче. Армия Худа собирается. Один за другим приходят воители, принося клятву верности не ради победы, но ради сдачи в плен. Жертвоприношения. Чтобы победить, армия должна потерпеть поражение».

Свои мысли он не готов был излагать ни перед кем. Подробности личной жизни важны лишь для него самого, шрамы души кажутся письменами тайного языка. Жизнь его полна случайностей, бестолково тянется вслед немногим желанным мгновениям. Ненужный, он был брошен составлять бесконечно растущий список нужд.

«Он встретил мой взгляд и нарек сыном. Желание ублаженное, да — только чтобы ответом стала заброшенность. Выигрывая, ты теряешь всё. Семью, женскую любовь, отцовство. Не строишь дом, старательно планируя личные покои. Не понимаешь любви, оказавшись с Владыкой Ненависти.

Нет ничего вызывающего смущение в Худе и его клятве. И в мрачной армии, поющей каждую ночь. Потеря есть дар. Сдача в плен — победа. Увидишь, Кория, если останешься со мной. Увидишь и, может быть, поймешь».

Шелест подошв на площади — Аратан поднял голову и увидел появление Ота, Варандаса и еще одного Джагута. Они шагали, отягощенные резными доспехами, железо выбелил иней. Было необычным не видеть Корию рядом с наставником, но что-то в походке Ота намекало на недавние горькие споры; Аратан ощутил укол жалости к старику-воину, которого все звали капитаном.

Сдвинувшись, Аратан перевел взор на Готоса, но в этом направлении ничто не изменилось. Постукивали когтистые пальцы, ползло пятно солнечного света, тусклые глаза владыки остались недвижными, будто запыленное стекло.

— Ради милостей Бездны, парень, — сказал ему От, — загони ее, швырни в сено, избавь нас от унижений.

Аратан улыбнулся. — Я видел ее будущее, От, но не видел там капитуляции.

— Он внутри? — спросил плечистый Джагут, с которым Аратан не был знаком. Лицо воина было плоским, покрытым рубцами. Он заплел темные волосы в длинные косы с множеством узлов, клыки были прикрыты серебряными коронками, а в основании глубокого янтарного цвета.

Аратан пожал плечами. — И готов предложить все виды благ.

— Он призывал нас, — продолжал скривившийся незнакомец. — Но мы уже… мы снова замерзаем в леденящем обществе.

— Ну хватит, Буррагаст, — вмешался Варандас. — Он слишком давно лишил меня мужества, так что я уже не страдаю от ледяного упрямства. Я даже стремлюсь узреть грядущую ярость.

— Варандас клянется, что стал терпеливее женщин, — сказал От, — так что уделим миг сочувствия глупцу, который станет мять его сосцы. — Он показал кувшин. — Я захватил вино, чтобы согреть горькое отдохновение владыки.

— Берегись мудрости пьяных, — прорычал Буррагаст.

Аратан попятился в комнату, чтобы трое Джагутов могли войти. Тепло окружило их, вырвав у Варандаса довольный вздох. Доспехи тут же заблестели, будто вспотев. От шагнул дальше, поставив глиняный кувшин на стол, оттащил кресло и сел. Варандас пошел к полке и собрал несколько оловянных кубков.

Готос не подал вида, что знает о появлении этой компании. Аратан нашел кресло и присел у двери, надеясь не упустить освежающий сквозняк.