Пакт

– Я тоже не ожидал… Но как вам удалось?

– Я бываю в Москве довольно часто. На этот раз выпала оказия, вот решил освободить падре от шпионских приключений, тем более старик приболел. Можете передать Андре, что Софи с ребенком уже в Британии, живы, здоровы.

– Он боялся, что вы не сумеете ее уговорить.

– А мне и не пришлось. Они слишком спешили. Она была слабенькая после родов, и ребенок крошечный. По сути, они своей наглостью и грубостью сами убедили ее не возвращаться. Она так сильно испугалась за сына, что у нее не осталось выбора. Ну а вас каким ветром занесло туда, где сейчас Андре? Служите в тюремной больнице?

– Не совсем…

Доктор рассказал, где служит. Джованни молча слушал, только один раз произнес: «Гестапо…», потом спросил:

– Анре до сих пор лежит в вашем лазарете?

– Нет. Его убили. Он не сдал Бруно.

Они уже давно прошли бульвар, подходили к Патриаршим прудам. Джованни остановился, достал папиросу, искоса взглянул на доктора.

– Андре больше нет, передавать хорошую новость некому, но вы все-таки решились встретиться с падре. Зачем?

– Единственная возможность помочь другому человеку. Молодая женщина, немка, живет в Берлине, работает на советскую разведку. Агент, которого послали для связи с ней, провалился…

Доктор говорил долго, сбивчиво, повторил заученный наизусть текст условного объявления в воскресном приложении «Берлинер Тагеблатт».

– Если оно там появилось, жирным курсивом, в волнистой рамке, значит, связной сдал всю информацию гестапо. Нельзя допустить, чтобы она пришла в кафе «Флориан» в Шарлоттенбурге. Имени ее он не знает, но ему известно, что это молодая женщина, светлые волосы, голубые глаза, очень красивая. Кстати, у меня есть ее фотография, но только дома, на Мещанской. Если бы я мог представить, что придете вы… но я думал, священнику фотография ни к чему, он в Берлин не поедет…

– Фотография? – Джованни замедлил шаг, повернулся к доктору, снял очки.

– Ну, это долго объяснять… В клинике под Цюрихом, когда семья Бруно пришла навестить меня, Барбара оставила журнал «Серебряное зеркало», на обложке Габриэль Дильс. Я сохранил журнал, хоть какая-то память о прежней жизни. Моя жена иногда читала… А потом оказалось, мы выяснили… – Карл Рихардович смутился, замолчал на полуслове.

– Не надо, не продолжайте, – Джованни улыбнулся. – Вам вовсе не следует выкладывать мне все подробности.

– Спасибо, – доктор облегченно вздохнул. – Знаете, умалчивать что-то, оказывается, даже труднее, чем врать, я врать привык там, в лаборатории, но совсем другое дело, когда говоришь с живым человеком, а не с куклами… Нет, все-таки обидно, что я не прихватил журнал.

– Не огорчайтесь, я обойдусь без фотографии.

– Главное, чтобы вы успели. Это счастье, что она сейчас в Париже, точно неизвестно, когда вернется, но вероятно, в начале следующей недели…

– Да, я понял, я постараюсь.

– Джованни, у меня такое чувство… может, я ошибаюсь, но я уверен, единственный реальный способ бороться со всем этим безумием, здесь, в России, и там, в рейхе, это просто спасать людей, пользоваться всякой возможностью…

Джованни остановился и тронул его руку.

– Карл, мало времени, мне надо вернуться в посольство к одиннадцати. Пожалуйста, выслушайте меня внимательно. Я не спрашиваю, кто вас прислал и откуда вы все это знаете. Догадываюсь, что к Иностранному отделу НКВД вы должны иметь какое-то отношение…

– Только косвенное. Там все разваливается. Имя и должность человека, который заинтересован в том, чтобы фрейлейн Дильс не попала в гестапо, я назвать не могу, простите, – быстро проговорил доктор.

– Нет-нет, ни в коем случае…

– Он в НКВД не служит, я гарантирую его порядочность.

– Порядочность… – Джованни усмехнулся. – Тут, как в рейхе, чем выше порядочность, тем меньше возможностей.

– Кое-какие возможности у него есть, поверьте.

– Да, пожалуй… судя по информации, которой он владеет… Вот что, Карл, передайте вашему порядочному человеку с возможностями, что сигналом к скорому началу войны станет отставка фон Нейрата и назначение Риббентропа на должность министра иностранных дел. Это может произойти уже в этом году или в начале следующего. Любые мирные соглашения, которые будет навязывать правительствам разных стран министр Риббентроп, любые обещания, подписи под документами – целенаправленная ложь. Цель – реализация радикальной программы жизненного пространства, то есть война. Просто передайте, и все. У вас дома есть телефон?

– Да, – доктор назвал номер, – хотите записать?

– Не нужно. Запомню. Пароль для вас по телефону: «Привет от Ивана», ответ: «Вы не забыли поздравить его с днем рождения?». Падре больше не звоните. Если понадобится что-то срочно передать, он часто гуляет вечерами там, где мы с вами встретились. Вот, посмотрите, – Джованни достал из кармана маленькую фотографию.

Доктор несколько секунд разглядывал худое лицо, большой выпуклый лоб, впалые щеки, резкие линии морщин, лохматые черные брови, глаза, увеличенные стеклами очков.

– Глаза серые, волосы седые, – пояснил Джованни, – рост примерно мой, сильно сутулится, слегка хромает. Я опишу ему вас подробно, если вдруг вместо вас явится кто-то другой, пусть держит в руках «Крокодил», именно этот номер. Пароль – та же пуговица. По-русски падре почти не говорит, кроме итальянского, знает немецкий и французский. Все, мне пора, – Джованни быстро обнял доктора и не оборачиваясь зашагал прочь, в сторону Никитской.

Глава двадцать шестая

Старая баронесса фон Блефф прожила в клинике всего неделю и скончалась от «острой сердечной недостаточности». Официально закон об эвтаназии еще не был принят, но убийство душевнобольных уже давно считалось абсолютно легальным и привычным делом. В документах истинная причина не называлась. Если врачи убивали больного ребенка или молодого человека, обычно писали «пневмония», если старика – «острая сердечная недостаточность». Впрочем, Габи не исключала, что матушка могла умереть и без посторонней помощи. Сам факт заключения в клинику стал для нее смертным приговором.

Похороны были пышными, за катафалком шли Гиммлер, Гейдрих, Геринг с супругой. Эмми рыдала. Явился сам фюрер и произнес длинную прочувствованную речь. Приехали Рондорффы. Софи-Луиза растерянно спрашивала: «Почему так внезапно? Трудди была совершенно здорова…»

– Возраст, возраст, – тупо повторял Франс, выслушивая соболезнования.

Софи-Луиза умоляла Габи беречь осиротевшего Франса, звала их обоих к себе в Швейцарию отдохнуть и развеяться после страшного потрясения.

К этому времени Габи уже прошла собеседование во Внешнеполитическом отделе партии, по собственной инициативе, не дожидаясь протекции Аннелиз Риббентроп. Все кадровые вопросы пресс-центра МИД решались в секретариате Геббельса. Рейхсминистр пропаганды одобрил зачисление фрейлейн Дильс в штат пресс-центра. Он так же, как Аннелиз, считал, что пресс-центру нужны свежие молодые лица.