Пакт

Товарищ Сталин мотал на ус, в прямом смысле мотал, нежно, двумя пальцами покручивал кончик уса, читая и слушая доклады Канделаки. Абсолютный деспотизм – отлично. Только при чем тут военные? Нет, товарищ Гитлер, военные тут ни при чем, мы сами с усами.

В марте 1935-го в Москву прибыл Энтони Иден, лорд-хранитель печати. В беседе с лордом Сталин небрежно заметил: вряд ли стоит принимать всерьез антибольшевизм Гитлера. Затем похвастался, что немцы предлагают кредит в двести миллионов марок, желают заключить крупные контракты на поставки военного снаряжения. Лорд опешил, поскольку в Москву явился прямо из Берлина и от Гитлера слышал нечто совсем иное.

В конце беседы Сталин совершенно обескуражил лорда, заявив с хитрой ухмылкой, что немцы пустили в ход версию, будто замнаркома обороны Тухачевский встретился с Герингом и предложил ему предпринять кое-какие меры против Франции.

«Тухачевский обречен, – думал Илья, – а вот Троцкий еще поживет. Хозяин знал, что делает, когда в 1929-м выслал Троцкого за границу. Мог посадить, потом расстрелять или оставить на свободе и тайно отравить, имитируя естественную смерть. Но нет, пальцем не тронул. Живой Троцкий за границей – драгоценный подарок, который Сосо преподнес самому себе в двадцать девятом, на мнимое пятидесятилетие (в реальности ему исполнился 51 год). Советские люди – убежденные материалисты, в призраков не верят, стало быть, мертвый Троцкий на роль главного врага не годится, мертвый Троцкий никак не сумел бы вести переговоры с Гессом и готовить переворот в СССР».

Илье приходилось слышать, что Инстанция ненавидит красавчика, польского аристократа Тухачевского. Ерунда. Инстанция беспристрастна. Будь ты красавчик или урод, говорун или молчун, спорь с Инстанцией или со всем соглашайся, сохраняй достоинство или пресмыкайся – ничто не изменит участь, предназначенную тебе Инстанцией.

Неважно, каков Тухачевский. Важно, что он когда-то вошел в число тайных переговорщиков с руководством рейха.

Лорд не успел покинуть Москву, а в «Правде» появилась антинацистская статья Тухачевского. Он утверждал, что Гитлер непременно развяжет войну, нападет на европейские страны, на СССР. Он цитировал «Майн Кампф», приводил конкретные цифры роста численности германской армии. На следующий день статью перепечатали «Известия» и «Красная звезда».

Разразился небольшой скандалец, германский посол Шуленбург официально возмутился, что известный военный деятель позволяет себе называть дутые цифры в целях антигерманской пропаганды, переслал статью в Берлин, там тоже возмутились.

Статья вышла с санкции Хозяина. Сталин лично редактировал текст. Таким образом он продемонстрировал Гитлеру: вот они какие, военные, вот как скверно они к вам относятся, дорогой товарищ Гитлер. Ну-ка, смотрите, что будет дальше.

Именно статья запустила часовой механизм, который начал отсчитывать оставшееся маршалу Тухачевскому время. Он ничем не прогневал Инстанцию, не нарушил правила игры, просто из военачальника он превратился в персонажа драматургического действа, в такого персонажа, которому по сюжету предстоит умереть. В августе 1936-го арестовали Примакова, заместителя командующего войсками Северо-Кавказского военного округа. В начале сентября отозвали из Лондона военного атташе Путну [9] и тоже арестовали. Оба – лучшие друзья Тухачевского. Оба уже дали свои показания против него.

9

Примаков Виталий Маркович и Путна Витовт Казимирович расстреляны в 1937-м.

Для антигитлеровской мировой общественности Сталин придумал троцкистов – нацистов-террористов во главе с Троцким. Гитлеру в качестве главного антинациста Советского Союза предложил маршала Тухачевского. А сам не спеша, с удовольствием, принялся уничтожать коммунистов и евреев, посылая одного за другим к Гитлеру своих эмиссаров, прощупывая через них, доволен ли товарищ Гитлер, чувствует ли тайное родство душ двух великих вождей?

После завершения первого показательного процесса от Эльфа пришло короткое сообщение: Гитлер, просматривая советскую кинохронику, восхищался Сталиным на трибуне Мавзолея, сказал что-то вроде: «Он отличный парень, какое хорошее, значительное у него лицо».

* * *

Габи уже полчаса бродила по Александрплац. Площадь продувалась ледяным ветром. Связника не было. Серой фрау тоже не было, да и откуда ей взяться? Она не успела вскочить в трамвай. Никого, похожего на агента гестапо, Габи не заметила, но тут же напомнила себе: агент обязан быть незаметным. Вот этот мальчишка, торгующий вечерним выпуском «Фолькишер Беобахтер», вполне может работать на гестапо. Слишком вяло выкрикивает название газеты, слишком равнодушно подзывает покупателей. А может, он просто устал, замерз, голоден? Газетой торгует по поручению гитлерюгенда, и неохота ему драть глотку.

Или тот пожилой господин с тростью у афишной тумбы – он ждет кого-то? Увлекся чтением афиш? Полная фрау с детской коляской уже второй раз проходит мимо. Странное время и место для прогулки с младенцем.

Габи спряталась от ветра под закопченные каменные своды бывшего скотного рынка и в зыбком фонарном свете разглядела, что стрелка на маленьких наручных часиках сдвинулась еще на десять минут. Мимо прошел полицейский, взглянул на Габи, остановился.

Габи занервничала еще сильнее. «Только этого не хватало! Меня примут за проститутку, отведут в участок».

– Битте, фрейлейн.

Она вжалась в холодную стену, ей показалось, что полицейский окликнул ее, но нет, голос прозвучал сзади. Полицейский пошел дальше, своей дорогой. Она резко оглянулась, увидела связника и спросила, стуча зубами:

– Послушайте, вам не стыдно?

Он замерз не меньше нее, нос и уши пылали, глаза слезились.

– Простите, мне пришлось петлять, проверяться много раз. Сейчас вроде бы чисто, мы можем зайти в вокзал, там хотя бы ветра нет.

– Идемте куда угодно, иначе я превращусь в ледышку.

Вокзал на Александрплац был не самым подходящим местом для разговора, но плутать по улицам ни он, ни она больше не могли. Оказавшись внутри, Габи хоть немного согрелась, перестали стучать зубы. Связник достал портсигар, предложил ей сигарету.

– Лучше бы стакан глинтвейна, кресло у камина и шерстяной плед, – проворчала Габи, прикуривая.

– В следующий раз обязательно, – пообещал связник и, наконец, улыбнулся.

Два передних зуба у него были стальные, кривые и слишком крупные, как у кролика.

«Что, там у них в НКВД приличных дантистов нет? – подумала Габи. – Бедный малыш, стесняется улыбаться, потому такой зажатый, сердитый».

– Ладно, слушайте, – произнесла она с легким вздохом. – В Праге с декабря прошлого года шли секретные переговоры, Хаусхофер и граф Траутсмадорф обсуждали с президентом Бенешем вопрос о Судетах. Бенеш хитрит, крутится, ни на какие уступки не идет. Неделю назад переговорщики вернулись в Берлин ни с чем. Фюрер в бешенстве, требует как следует надавить на чехов. Он уверен, что упрямство Бенеша объясняется надеждами на помощь русских, и потребовал изо всех сил форсировать слухи о том, что в России готовится государственный переворот, Сталина скинут, установят военную диктатуру. Во главе заговора маршал Тухачевский.

Габи заметила, как вытянулось и застыло лицо связника. Серые глаза посветлели, стали почти белыми.

– При чем здесь Бенеш и Судеты? – спросил он глухо.

Вопрос ошеломил Габи. Она так занервничала, что стало жарко. Захотелось развернуться и бежать без оглядки. Ей все меньше нравился этот стеснительный мальчик. Она пыталась понять: он провокатор или просто дурак? Если провокатор, бежать уже поздно, если дурак, надо набраться терпения. Связи давно не было, спасибо, хоть такого прислали. Главное, чтобы он ничего не забыл, не перепутал, донес до своего руководства все, от первого до последнего слова. Она заговорила медленнее и чуть громче: