Палаццо Форли

Теряя терпение, маркезина вскочила в нишу и осматривала пристально окаймлявшие ее простенки. Не открыв ничего, она топнула ногой с досады, и это движение привело в действие другую пружину, спрятанную в нижней каменной плите. Плита опрокинулась назад, едва давши время Пиэррине спрыгнуть на пол, и в пустоте, оставленной под нею, явился сундук средней величины, крытый бархатом и окованный серебряными полосами; на крыше его находился, кованный из серебра, двойной щит маркизы Джиневры, соединяющий гербы Форли и Строцци.

Ключ лежал у сундука… Падрэ Джироламо перекрестился, пока маркезина, с поднятыми вверх руками и взором, приносила теплую молитву благодарности за чудесное спасение. Падрэ вложил ключ в замок, повернул, открыл, и золото заблистало обрадованным глазам его. Он и маркезина сели на пол и принялись считать: вся сумма состояла из старинных испанских дублонов, которые в продолжение века, минувшего со времени их заключения, сделались вчетверо дороже и, следовательно, учетверили клад, спрятанный маркизою Джиневрою. Всего было двести тысяч франков, на теперешнюю монету. Когда они считали, им послышался шум у дверей, ведущих в другую гостиную; они вспомнили, что заперли за собою противуположную дверь из мраморной ротонды, сообщавшуюся с парадной лестницей, но забыли запереть дверь с этой стороны, которая вела только к отдаленным и совершенно пустым комнатам, из которых некому было прийти, особенно далеко за полночь. Чекка и Маттео спали, одна наверху, другой в кухне; маркиза, по обыкновению, не было дома, а его собственная прислуга обитала вместе с ним нижнее жилье, на совершенно отдельной и противуположной стороне дома.

— Это крысы, — сказал аббат, и оба невольно улыбнулись такому со-беседничеству при их занятии.

Сосчитав и уложив опять деньги в сундук, они привели все в первобытный порядок и условились в своих дальнейших действиях.

Падрэ должен был возвратиться в церковь к своему набожному бдению над умершим другом, а на другой день, после похорон, приехать в карете за сундуком Джиневры и свезти деньги в суд на уплату долга Лоренцо. Но аббат настаивал на необходимости перекупить векселя у Сан-Квирико на имя маркезины, чтоб палаццо остался за нею и тем был спасен от вторичного залога. Весь долг маркиза не превышал ста тридцати семи тысяч франков; высвободивши имение, у Пиэррины и падрэ оставалось бы еще в руках с лишком шестьдесят тысяч франков. Они намеревались употребить их на выкуп прежде проданных земель и виноградников форлиевских, чтоб восстановить мало-помалу прежнее маркизство и управлять им, выдавая пенсию маркизу Лоренцо.

С облегченным сердцем, с успокоением одной раны души, Пиэррина простилась с аббатом и проводила его до улицы. Но тут они опять были поражены шумом, происходившим на улице, у подъезда.

Вот что случилось:

Покуда Ашиль ходил взад и вперед по Лунг-Арно в ожидании аббата, он встретил Бонако, возвращавшегося с званого ужина, и они продолжали вместе дорогу от Понте-Веккио до конца набережной; тут Ашиль пожелал доброй ночи товарищу, а сам повернулся, чтоб возвратиться к палаццу Форли.

— А ты куда? — спросил испанец.

Монроа не почел нужным скрывать, что он ждет аббата, который находился еще у маркезины, и верно, совещается с нею о том же предмете, который занимает и его: отчаянное положение Лоренцо в его тайных сношениях с дель-Гуадо. Бонако, которому никогда не хотелось спать, когда что-нибудь подстрекало его любопытство, или когда нужно было хлопотать о чужих делах, Бонако предложил остаться с Ашилем до прихода аббата, — и они опять вместе направили шаги к Понте-Веккио.

Недалеко от моста вдруг перед ними вышел из боковой улицы человек, шедший торопливо и осматриваясь; этот прохожий беспрестанно оглядывался на все стороны и не видя никого — потому что оба приятеля стояли тогда в тени навеса другого дома — осторожно и медленно подошел к углу палаццо Форли, стал на колени, нагнулся, припал к земле и пробыл несколько минут в таком положении, будто он высматривал что-то в отдушине погребов. Привстав и отойдя немного, он опять остановился и опять совсем припал к мостовой, нагнувшись к другой отдушине. Удивленные таким странным наблюдением со стороны прохожего, приятели приблизились к таинственному наблюдателю и увидели, что он что-то бросает в погреба и что у него под платьем какие-то связки, завернутые в соломе. Их обоих тотчас поразила одна и та же мысль о поджоге, и, когда злоумышленник в третий раз нагнулся возле самого парадного подъезда, они бросились на него и, выхватив у него из рук то, что он собирался подбросить, увидели в соломе пачки серных спичек, хлопчатую бумагу и тряпки, вымоченные в фосфорическом составе. Поджигатель, изумленный неожиданным нападением, пробовал защищаться, хотел вырваться из рук, его державших, но ему было не по силам: молодые люди крепко ухватились за него и начали кричать, чтоб собрать свидетелей.

Вот что было причиною шума, услышанного аббатом и маркезиною в ту минуту, как первый уходил из палаццо. Падрэ и Пиэррина поспешили на голос зовущих и с неописанным изумлением узнали Ашиля и услышали от него, что происходило. Маркезина сначала не верила и не могла понять, зачем и кто покушался на палаццо и его жителей, не зная врагов, кому поджог палаццо мог бы принести пользу. Аббат выхватил свечу из рук ее, поднес ее к лицу пойманного человека, который тщетно старался укрыться за Бонако — и крик удивления выразил впечатление падрэ Джироламо. Он узнал в поджигателе командора — Карла Бианкерини!..

Командор не мог перенести урона гордых замыслов и надежд всей его жизни. Мысль отказаться от маркизства и палаццо Форли, чтоб видеть их во владении Динах, эта мысль сводила с ума честолюбивого пройдоху. Чем ближе был роковой день развязки, тем громче вопили в нем ненависть и злоба. Чтобы отомстить злодею Ионафану и маркизу, он решился поджечь предмет спора и домогательства отвергнутой отрасли Гаубетто. Случай, посланный свыше, спас и от этой беды внуков Джиневры.

Между тем народ сбежался на крики Бонако и Ашиля, явилась полиция и увела уличенного, у которого нашлось еще много приготовленных связок соломы и спичек. Пиэррина, возвратясь к себе, набожно крестилась; Бонако пошел себе, торжествуя, предовольный, что ему удалось быть действующим лицом в драме. Ашиль вызвался проводить Джироламо, утомленного волнением и заботами этой ночи.

Еще раз древние своды церкви Санта-Кроче услышали признания и тайны, поверяемые доброму аббату, но, на этот раз, они были иного содержания. Монроа просил позволения устроить дела Лоренцо и предлагал аббату взять у него, тайно от маркиза, сколько нужно будет на уплату его долгов. Он объявил, что имеет право помочь Лоренцо, не только как будущий жених его сестры, но как ближайший и единственный родственник его. Ашиль де Монроа был родной племянник маркизы Жоржетты, сын второй дочери тюремщика, оставшейся ребенком в колыбели, после побега Жоржетты с маркизом Агостино. Когда бегство открылось, тюремщик был отставлен за дурной присмотр и объявлен подозрительным, — благодаря только тому, что в комитете общественной безопасности у него нашлись покровители, которых снисхождение спасло его от суда. Он удалился на свою сторону, где на деньги, оставленные маркизом, купил за бесценок одно из продававшихся тогда эмигрантских поместьев и зажил барином, воспитывая свою меньшую дочь, как будущую наследницу богатого имения. Из большей осторожности и чтоб избежать всех преследований, он переменил имя — и вот почему все старания Жоржетты отыскать следы своего семейства оставались тщетны. Впоследствии, когда Империя возобновила во Франции обычай носить название своих поместий, родители Жоржетты приняли фамилию купленного ими замка и выдали дочь свою за господина де Монроа, богатого дворянина. Эта дочь была существо кроткое, набожное, любящее; она гордилась родством с домом Форли и вместе опасалась, чтобы этот древний род не захотел признать ее своей роднёю. Она воспитала сына своего Ашиля в приязни и уважении к незнакомой тетке, о которой подробные сведения получались иногда стороною, через путешественников и дипломатов, посещавших Флоренцию. Но мать Ашиля не хотела уведомить сестру о своем существовании письмом, все собиралась сама ехать с нею познакомиться; романтическая и восторженная, как почти все женщины тогдашнего поколения, она создавала себе прекрасные воздушные замки о своем неожиданном прибытии в Италию, о первом свидании с сестрою, об удивлении ее и общей их радости, сопровождаемой, как водится, слезами, обмороками и другими трогательными сценами… Только слабость здоровья всегда мешала ей осуществить эти очаровательные мечты, и она осталась преспокойно в Турени, откладывая с года на год свою поездку. Тогда путешествовали редко и неудобно; для женщины, особенно изнеженной, избалованной, проехаться из провинции в столицу было уже подвигом, а ехать в чужую сторону, ехать морем, казалось верхом неустрашимости и смелости. Госпожа де Монроа состарилась, собираясь в Италию, и наконец узнала о смерти своей сестры; но когда она принуждена была отказаться от собственного путешествия, то послала вместо себя Ашиля, приказав ему познакомиться с детьми Жоржетты, не открывая им своего родства, подружиться с ними, разведать, не будет ли знатное семейство Форли гнушаться своими французскими единокровными, и звать молодых племянников к тетке, слишком слабой, чтоб самой навестить их. Случай не дал Ашилю доехать до Флоренции, цели его путешествия, и еще в Венеции сблизил его с маркизом Лоренцо.

Ашиль успел заметить слабости молодого человека и узнал его уважение к сестре, которую он боялся почти столько же, сколько и любил. Монроа поспешил во Флоренцию, движимый желанием узнать эту кузину, которая уже занимала его воображение. С первой встречи она произвела на него сильное впечатление; скоро любовь, потом страсть заговорили в его сердце. Тут он уже решительно не хотел представиться маркезине как родственник, боясь стать тотчас с нею на короткой ноге родства и тем потерять возможность возбудить в девушке другое чувство, более пылкое, чем простая дружба к близкому человеку. Когда распространился слух о любви маркиза к Терезине, когда расточительность Лоренцо стала предметом общих толков ео Флоренции и все предвещали ему разорение в скором времени, Ашиль приготовился выручить его и открыться тогда, как родной племянник Жоржетты. Теперь он убедился, что срок наступил и Лоренно погибает; он просил аббата сделать ему, честь и принять от него суммы, нужные для поправления дел маркиза.

Падрэ Джироламо дружески обнял близкого родственника своих возлюбленных питомцев, — племянника любезной ему Жоржетты, но, поблагодарив Ашиля, он отверг его помощь, сообщив Монроа о существовании клада в палаццо Форли и о возможности для маркезины спасти брата даже без его ведома. Он передал молодому человеку все, что сам узнал в тот вечер от Пиэррины касательно тройного замысла членов семейства дель-Гуадо и общей развязки, которая на следующий день должна была разрушить неприятельские козни и доставить маркезине случай упрочить за собою и братом достояние их предков. Ашиль утешился мыслью, что его пособие вперед пригодится маркизу, слишком ветреному и слабому, чтобы вдруг остепениться и удовольствоваться пенсией, которую станет выдавать ему сестра.