Паладины госпожи Франки

Он деликатно вздохнул, прощаясь взглядом с неясной громадой дома, что стоял уже с погасшими огнями и безмолвно.

— Ах, Эрк! В Лесу было не в пример удобнее блюсти обычаи. Девиц там даже нарочно поселяют вровень с землей и окнами в глухой угол, чтобы ухажерам было сподручнее.

Герцог лукаво и тонко усмехнулся, озорно блеснули карие глаза. Н-да, у его мужней терпимости, безусловно, была оборотная сторона, не вполне для меня ясная. И тут меня осенило, что в молодости он был не только хорош собой, но и пользовался этим во все тяжкие.»

Часть III

ХАДЖЖ

Отец Леонар. Медитация

«Когда же увидите Иерусалим, окруженный войсками, тогда знайте, что приблизилось запустение его:

Тогда находящийся в Иудее да бежит в горы».

«Всё сбывается с точностью до наоборот. Мы ждали ее, эту войну. Мы все полагали, что она ударит через северо-западную границу и обступит кажущийся беззащитным Гэдойн — лакомый кусочек сыру в большой лесной крысоловке. И мы боялись ее — те, кто знал: и Даниэль, и высшие королевские чиновники, и кое-кто из негоциантов, работающих с иноземьем, и люди Юмалы, и я, многогрешный. Боялись, даже понимая, что стены и подвалы цитадели защитят и людей, и их скарб, а неприятелю достанутся лишь пустые оболочки домов и древонасаждения. Так всё мудро взвесив и перетасовав в уме карты на самые разные лады, мы не учли одного: Степи. Степи и Однорукого. А уж он, конечно, пренебрег тем, чтобы отчитаться перед нами в своих планах! Вместе со своим новым другом из гябров (и моим отличным знакомым) переправился через границу с Горной Страной напротив запустелого Лэн-Дархана, захватил город и обсадил каверзного Алпамута в его поднебесной резиденции, что милях в двадцати от старой столицы… и по его, Алпамута, небрежению почти рядом с Домом Статуй, чьих тайных ходов он таки по сути не знает.

Я лично Алпамута недолюбливаю. Это легко — ненавидеть того, кого никогда не видал воочию. По глубинной сути своей никакой он не властитель, а вожак головорезов и тайных убийц, который держится на всеобщей трусости и боязни длинных ножей и на всеобщем же незнании его истинных возможностей. Ибо с регулярной армией (а чьей — Однорукого или нашей — всё едино) он совладать не сумеет: его живодеры обучены всего лишь бою один на один, пусть даже — один на троих, и далеко не так основательно, как тамошние мои ребятки.

Нет, я не пролью слезу над Алпамутовой бренной плотью, когда Однорукий Владетель, наконец, поквитается с ним, сведет давние счеты и подобьет бабки! Только вот почему Первый Англ и поборник расовой чистоты тоже бросил бывшего родственничка и задушевного друга на съедение, махнул рукой на стальную гябрскую занозу в своем собственном подбрюшье и во главе почти всей своей военной силы полез через эдинскую границу требовать отчета у нашего с Даниэлем сюзерена? Он что, не в ладах с формальной логикой или… или, будучи отлично осведомлен, что герцог, король и Однорукий в свое время заключили против него негласный выжидательный союз, пытается — в жесте крайнего отчаяния — выломиться из капсулы, в которую он их стараниями заточен?

И вот теперь мы и в самом деле поспешаем в горы, точнее, в предгорья, по причине военных слухов…

Нет, не могу сегодня спокойно размышлять и возноситься умом горе! Весь я тут, на земле с ее грязью. Сумбур в мозгу и невнятица в мыслях. Война всегда зло и всегда ужас, даже если глупость врага превосходит самые дерзкие твои ожидания.»

Рассказ Френсиса

«Ну вот, она и грянула. Этого ждали всю весну и начало лета. Радоваться ли, что она не подошла к Гэдойну, который я привык почитать своим домом, или печаловаться? Ведь мы уезжаем ей навстречу. Герцог, хоть и человек по преимуществу мирных занятий, — во главе нашего ополчения, его супруга и помощница (скорее второе, чем первое) — с ним, я — вместе с обоими. Девы и юноши Франки — тоже; Яхья, по малолетству, — при обозе, хотя и вооружен.

Шли войска, стягивалась к границе, на место прорыва, серая скотинка войны. Снаряженные на полуисламский манер кавалеристы динанского короля в гибких кольчугах и плоских шлемах, наши горожане-ополченцы в куртках и шапках из бычьей кожи, вздетых на исподнее из шелка-сырца (чтобы в нем застревал наконечник стрелы или дротика). Лесные жители в странных доспехах из переплетенных лосиных ремней, с нанизанными на них железными бляхами: это мешает нанести рубящий удар, клинок скользит и проворачивается. Их собственные клинки коротки и шириной в ладонь отца Леонара, который щеголяет, оснащенный и таким мечом, и их боевым топориком, и притом выряженный в ременные латы. Именуется это плетенье на мой слух неблагозвучно, однако отец Лео нимало этим не смущается. Франка тоже:

— Ну, если уж куяшные мужики из лесу вышли, это бойцы, тезка! В куяке, да шлеме, да с топором — самого черта одолеют!

Сама она ехала, к моему удивлению, верхом и в длинной кольчуге: намерена привыкать к ее тяжести. (Держаться в седле она обучилась-таки недурно, хотя ни гарцевать, натягивая стальные удила, ни тем более вздымать лошадь на дыбы не стала бы ни за какие блага мира.) Ее гвардейцы вооружены были чем-то наподобие английских «длинных луков», только еще крупнее. И это допотопное вооружение — против Аргалида, который щедро посыпает свой след порохом, использует мины и артиллерию!

На что же мы надеемся? На полузагадочное тайное оружие или на силу своей воинской порядочности и беспорочности?

(Однако до чего быстро я выучился ронять это «мы» и противополагать себя своей исконной нации. Это мне не нравится.)

И вот объединенные королевские войска собрались в эдинских предгорьях, потеснили англичан к лэнской границе и вступили, идя за ними по пятам, в Горную Страну. Здесь Аргалид был то ли на своей земле, то ли на земле своего экс-тестя, куда бежали от Однорукого сторонники Алпамута, и чувствовал себя уверенней.

Мы двигались по пышной зеленой земле, прихотливо изломанной и скомканной, как лист бумаги или сброшенное бархатное покрывало. Я повсюду сопровождал господина Даниэля. Меня вооружили прямым мечом и вдели в кожаную куртку — обременять себя большей тяжестью я не хотел. Какой из меня воин!

Мой покровитель выразился по этому поводу:

— Вам, мой кэптен, не к лицу выступать против своей нации, а если хотите быть при деле — назначаю вас придворным… м-м… летописцем. Корябать бумагу в самом деле не обязательно: следуйте за мной и запоминайте.

Я думаю, они с Франкой сговорились оградить меня кое от чего: гэдойнцы стали относиться к чужеземцам с опаской, видя в них готовых вражеских соглядатаев.

Наконец, у местечка по имени Авлар мы догнали войско противника, уже разбухшее от притока свежих сил и потерявшее изрядную долю своей маневренности. Армии выстроились друг против друга на луговине с проточной водой и, как в старину, изготовились к решающему побоищу.

Я не знаток рекогносцировки и прочих военных премудростей, поэтому не умею оценить выгоды их и нашего боевого строя. На той стороне я заметил тяжелые орудия и ряды конницы, снаряженной наподобие «железнобоких» или немецких рейтар: в блестящих на июльском солнце доспехах, стоящих на груди горбом. Четкие ряды пехотинцев: темные линии, точно разрыв в цветной ткани мира. Арбалетчики: их усовершенствованные орудия пробивают латы не хуже аркебуз и мушкетов, у которых и у них было не так много, а у нас… Я не хотел считать, как мало их у нас.

Хотя их порядки отстояли от наших чуть не на полмили, речь Первого лорда, коей он ободрял своих северян перед дракой, была столь громогласна, что обрывки его пущенных по ветру фраз долетали и сюда. Я слышал: «Когда солдат идет в бой, он держит свой жребий и самое жизнь в руке и швыряет их в лицо противнику!» «Они пришли на чужую им землю — в ней и останутся на веки вечные!»

Перед динанскими отрядами речь держал наш крошка Даниэль. Почему — не знаю: были среди наших полководцев и более влиятельные, и более речистые, и уж точно — куда более звонкоголосые. Ибо его вежливый тенорок слышали едва ли две передних линии пехоты, хотя почему-то в кратчайший срок уяснили и запомнили все.