Палестинские рассказы (сборник)

Рядом с дедом было не страшно, и тогда мой отец решил стать таким же сильным, как и дед.

Федаины действительно больше не приходили. Но спустя несколько лет на посёлок обрушились тысячи снарядов с той стороны границы. По нескольку дней подряд дети вместе со своими матерями сидели в бомбоубежищах. Один из снарядов, пробив крышу их дома, взорвался в детской комнате. Но к тому времени отец был уже другим. Страх ушел навсегда. Его место заняла ярость.

– Если тебя ударили, ударь в ответ так, чтобы твой противник больше никогда не мог тебя ударить.

Так учил его дед, и так жили они оба – и отец, и сын.

Отец пошёл по стопам деда и, будучи подростком, без устали качал мышцы. К пятнадцати годам мой отец с любого расстояния бил в цель без промаха. После школы он служил в боевых частях, а потом стал офицером, как и дед. В 1973 ему довелось заживо гореть в танке. Отца спасли, но его лицо и руки навсегда остались изуродованы огнём.

Он призвался в тот же год, когда его отец, мой дед, закончил службу.

– Ты должен быть сильным и никого не бояться. Пускай боятся тебя, – часто говорили мне и дед и отец. И всю свою сознательную жизнь я стремился быть сильным. И если бы я действительно не был сильным, то никогда бы не посмел даже приблизиться к нашей школе. Каждый из нас хотел быть сильнее других, и самым страшным пороком у нас считалась слабость. За каждую обиду мы жестоко мстили, потому что не ответить означало проявить слабость. И если ты не ответишь одному, то завтра все вместе растопчут тебя и превратят в тряпку для ног.

Наверное, родители моих школьных товарищей воспитывали своих детей точно так же, как меня мой дед и отец, и поэтому точно так же, как и я, они не хотели никому уступать.

Дед всегда старался жить по придуманным им же принципам.

– О сделанном не жалей! – учил он нас.

Он так и жил, никогда не сомневался в том, что делал, и никогда не жалея о сделанном.

Дед всегда был абсолютно уверен в собственной силе и основанной на ней правоте. Весь мир для него делился на своих и чужих, на друзей и врагов. Всю жизнь ему казалось, что он абсолютно точно знает, где свои, а где чужие, кто друг, а кто враг.

– «Они» никогда не будут сильнее нас, – часто говаривал дед с высокомерной усмешкой. – «Они» всегда будут лишь усиливаться, но сильными не станут никогда.

Он не допускал даже мысли о том, что когда-нибудь может быть иначе. Он чувствовал своё превосходство над ними абсолютно во всём. Он был умнее, а главное – за ним была сила. Поэтому он смотрел на «них», как белый колонизатор на убогих туземцев. Впрочем, и на большинство окружавших его людей дед тоже смотрел свысока, как на насекомых. Именно так он смотрел на своих рабочих-филиппинцев и эмигрантов из России, особенно на работавших у него женщин, которых он величал не иначе как «брит амоцецот» [1] , «марокканцами», которые, по его мнению, разрушили страну и знают только «мне положено».

1

Игра слов от «Брит Хамоацот» – Советский Союз и «брит хамоцецот» – союз шлюх»

Я никогда не мог понять, кого он ненавидел и презирал больше – своих или чужих. Но дед был убеждён, что все вокруг него живут только благодаря ему и его труду. Ему казалось, что работает только он, а все остальные лишь пользуются его трудом. Окружавших его людей он большей частью воспринимал как бездарей и бездельников. Круг тех, кого он воспринимал как равных себе, был чрезвычайно узок. Эти избранные были очень похожи на деда и происхождением, и судьбой, и общественным положением. В основном это были такие же старики, как и дед, родившиеся в польских местечках и приехавшие в Палестину вместе с дедом, возможно, чуть раньше или чуть позже. В основном это были отставники, так же, как и дед, прослужившие большую часть жизни в армии, и теперь определявшие порядок жизни и лицо этой страны.

Дед был, пожалуй, единственным из них, кто не скрывал правду о войнах, активным участником которых он был. Он никогда не боялся называть вещи своими именами.

Как-то одна из газет, не то британская, не то французская, сравнила подразделение, которым он командовал в Газе, с эсэсовцами. Это сравнение вызвало гневную реакцию не только у соратников деда – возмущалась вся страна. Но сам дед только бросил с презрительной усмешкой:

– Пусть называют нас как хотят. На войне – как на войне, и все ведут войну одними и теми же средствами: и англичане, и французы, и немцы… Все! Война – это всегда кровь и грязь, где бы она ни велась. Других методов ведения войны человечество не придумало. Или ты, или тебя. Вопрос – во имя чего эта война. Я всегда знал за что воюю. Здесь мой дом, моя страна. Других у меня нет да и не надо мне. И… не им нас судить!

Он всегда гордился своей решительностью.

– Рука у наших людей была твёрдая, – говаривал дед, – правда, если нам встречались женщина или ребёнок, их мы отпускали. Но если это был мужчина, мы его убивали.

Мне казалось, что говорит он об этом любуясь собой.

У него никогда не было сомнений в своей правоте, когда он рассказывал об изгнании арабов из Лида и Беер-Шевы.

Однажды он вспоминал, как солдаты стреляли поверх голов согнанных на площадь арабов, загоняя их, как овец, в машины. Арабы – в основном женщины с детьми и старики – безропотно грузились на машины, которые увозили их затем в сторону иорданской границы, или Газы, в зависимости от того, что было ближе. Для него всё это было неизбежным, необходимым, во имя новой страны – его страны.

Я никогда не мог понять, почему у него, чудом спасшегося от нацистов в 1939, совершенно отсутствовало чувство сострадания.

Да, ему многое довелось пережить в жизни. В 1942 году он и его брат записались в корпус Андерса, но по дороге на фронт в Африку, сбежали, воспользовавшись остановкой в Иране. Отсюда они весной 1943 добрались до Палестины и примкнули к одной из подпольных еврейских группировок. Начав с рядового подпольной боевой организации сионистов, он закончил свою карьеру в должности командира пехотной бригады.

В первую арабо-израильскую войну дед командовал ротой, потом батальоном. В Шестидневную войну дед командовал полком и прославился тем, что его солдаты переправились через Синай на берег Африки. Фото израильских солдат, купающихся у египетского берега, обошло все газеты мира. Так дед стал героем. Свою военную карьеру он закончил после войны Судного Дня.

Уволившись из армии, он поселился в одном из еврейских поселений Газы и стал фермером. Продукция из его теплиц продавалась в Америке и Европе. Но деду было этого мало. Вместе со своим бывшим комбатом он затеял строительство шикарной гостиницы на берегу моря. В бизнесе он оказался не менее удачливым, чем в военной карьере. Одна из центральных газет даже поместила о нём статью в своём недельном приложении, назвав деда «солью земли». Им гордились, да он и сам собою гордился.

Установленный им порядок казался ему вечным. Поэтому, когда арабы стали швырять камни в израильских поселенцев, он презрительно назвал их «клопами, которые заползли за воротник».

Он жил ещё тем временем, когда при виде израильского солдата арабы в Газе и на Западном Берегу спешили спрятаться где только возможно. Но они были уже другими. Из забитой и послушной массы людей, покорно работавшей на деда и ему подобных, они превратились в разъярённую, ненавидящую нас толпу.

Вскоре в нас полетели не только камни, но и бутылки с зажигательной смесью. Но дед всё равно был уверен, что «если их как следует проучить, то они навсегда успокоятся».

– Ударь араба по одной щеке и он поцелует тебе руку. Ударь по другой, и он будет целовать тебе ботинки, – дед любил повторять это расхожее среди офицеров его времени выражение. Но в жизни всё было с точностью до наоборот.

В ответ на резиновые пули и слезоточивый газ они стали кидать в нас бутылки с «коктейлем Молотова». Вскоре у них появилось огнестрельное оружие, и у нашей армии появились первые потери. Рейды нашей армии в арабские деревни и города приносили лишь временное затишье. А затем всё взрывалось с ещё большей силой.