Палестинский роман
Шрифт:
15
Кирш поднимался по широкой винтовой лестнице, огибавшей внешнюю стену храма Гроба Господня. Он ощущал приятную усталость, кожу под рубашкой слегка пощипывало. Джойс в порыве страсти вцепилась в него, оставив на спине саднящие отметины.
Он вышел на крышу, следуя за архиерейской процессией, двигавшейся меж древних глинобитных келий с окошками в форме креста. Долговязый худой монах, весь в белом, держал над головой архиерея ярко-желтый зонтик. Войдя в абиссинскую церковь [32] , Кирш остановился в притворе — поодаль от прихожан, певших и раскачивавшихся под звуки барабанов. Он пришел сюда ради подруги Де Гроота. Он наведался к ней на квартиру
32
Абиссинский (эфиопский) монастырь в храме Гроба Господня действовал до 1938 г.
Кроме него на службе оказалось довольно много белых: абиссинская церковь числилась среди главных достопримечательностей, рекомендованных вновь прибывшим. Кирш заметил Хелен Уиллис — она приехала полмесяца назад к своему мужу Джерри, а в первом ряду — его нетрудно было узнать по характерной монашеской тонзуре — сидел Лоренс Мильтон, новый иерусалимский глава округа.
— По работе или просто так?
В первую секунду он испугался: ему показалось, что это голос Блумберга. Он обернулся, но, к счастью, это оказался Дж. В. Роулендс, эксперт по древностям, работавший в британской администрации. На нем был шерстяной костюм, совершено не по погоде. Обливаясь потом, он утирал лоб гигантским носовым платком.
— По работе, к сожалению.
— Дело Де Гроота?
Кирш криво улыбнулся. Он не собирался говорить ничего такого, что потом передадут Россу.
— Я слышал, на похоронах было двадцать тысяч черных шляп, — продолжал Роулендс. — Неужели правда? Вот уж не ожидал, что в городе их так много — хотя, если судить по тому, какой гвалт поднялся в Еврейском квартале, могло показаться, что их там полмиллиона.
— Толпа была большая.
— Есть подозреваемые? Говорят, убитый заигрывал с арабскими мальчиками. Конечно, не он один такой.
Краем глаза Кирш заметил полноватую растрепанную даму, — выйдя из бокового прохода, она пристроилась в переднем ряду.
— А еще я слышал, что он взял денег в долг и не вернул. Арабы такого не любят, знаете ли. Честь для них — не пустой звук.
— Простите, — сказал Кирш, — мне нужно кое с кем поговорить.
— Понимаю.
Отзвучали последние звуки дивного хора, умолкли барабаны. Архиерей жестом разрешил собравшимся занять места на скамьях.
— Кстати, — Роулендс схватил Кирша за рукав, — что вы думаете о Блумберге? Росс говорит, его новая картина великолепна.
— Простите? — Кирш сделал вид, что не расслышал вопроса.
— Жена у него — загадка, — продолжал Роулендс, — что странно для американки, обычно они такие открытые. Почему-то никто не хочет приглашать их на чай. Как думаете, стоит?
— Я бы не рискнул. Чего доброго, начнут пить из блюдечка.
Оставив Роулендса размышлять над ответом, Кирш стал проталкиваться вперед. Элис стояла прямо перед огромным распятием, занимавшим полстены. Алые капли крови из пронзенных рук, ярко-зеленый мученический венец над черным челом. И правильно, подумал Кирш, пробираясь к алтарю, этот голый черный Иисус определенно лучше, чем тот сентиментальный, задрапированный британский, у которого порой даже загара нет. В Лондоне на Рождество шел дождь, как обычно, и он помогал ребятам наклеивать кусочки ваты на картон — для рождественского вертепа. Он помнит запотевшие окна классной, туберкулезный кашель соседа по парте Джонни Чизома, и как мать не могла скрыть разочарования, узнав, чем он был занят целый день, — точно как его коллеги здесь, когда обнаруживают, что снег в Вифлееме такая же редкость, как и у них на родине.
Подобравшись ближе к женщине
с косами, Кирш сел на скамью. Он приготовился ждать конца службы, чтобы потом с ней поговорить, но, как только началась проповедь, она встала и, утирая слезы, двинулась к выходу. Кирш последовал за ней. Он догнал ее у лестницы, ведущей вниз, в сук.— Мисс Боун?
— Да.
— Роберт Кирш, полиция Иерусалима. Я расследую убийство Яакова де Гроота. Можем мы побеседовать?
Казалось, женщина вот-вот опять заплачет. Но она отвернулась. Смотрела вниз, где у подножья лестницы ослик орошал камни желтой брызгучей струйкой, превращая их из белых в коричневые.
— Я понимаю, что не вовремя, — продолжал Кирш. — Но я уже искал вас в больнице. Если бы мы могли поговорить несколько минут!
И он повел ее через сук к маленькому кафе возле Яффских ворот. Кирш спросил чаю, но Элис от чая отказалась. На его вопросы отвечала кратко, но по делу. Ей нечего скрывать, сказала она.
— Когда вы познакомились с мистером Де Гроотом?
— Два года назад.
— Где?
Она покраснела:
— В ресторане «Бристольский сад». На одной из thes dansants [33] . Все сестры туда ходили — то есть когда могли себе позволить.
33
Вечеринка с танцами (фр.).
— На танцах?
— Ну, в то время Яаков еще не был… Вы правда не знаете? Он вовсе не был таким набожным, когда приехал в Палестину. Он был социалистом.
У Элис было открытое, круглое лицо. На лбу над бровями тонкий шрам, как след от сестринского чепца. Гладко зачесанные волосы заплетены в косы, нос чуть приплюснутый, как у татарки. Но вовсе не внешность, а мягкость манер и проницательный, умный взгляд — вот что в ней привлекало. На вид ей было лет сорок.
Кирш поднес к губам стакан с чаем — к мятным парам примешивался запах лона Джойс, приставший к кончикам его пальцев и ногтей. На краткий миг он снова оказался в своей спальне, Джойс под ним, ее глаза закрыты, волны пульсируют и нарастают. У Джойс на лбу капельки пота, струятся по лицу, по шее. Он наклоняется поцеловать ее грудь, но она, по-прежнему крепко зажмурившись, отталкивает его: продолжай.
Элис Боун все говорила и говорила — рассказывала о том, как Де Гроот из социалиста стал ортодоксом и отказался от всего, во что раньше верил.
— Но не от вас, — заметил Кирш.
— Простите?
— От вас он не отказался.
Лицо его собеседницы застыло.
— Я не хочу вас обидеть, но вы сами понимаете, что ваши отношения обычными не назовешь. Христианка — и ортодокс.
— Между нами ничего не было, мы просто дружили. Что тут странного?
— Дружили? Но я так понял…
— Что именно вы поняли? — Элис смотрела на него чуть не плача. — Мы были друзья, говорю же вам. — И добавила тихо: — Разве могло быть иначе?
— Из-за его религии?
— Нет. — Элис отвернулась и, обращаясь к пустому соседнему столику, прошептала: — Из-за мальчика.
Кирш молчал. Кто знает, может, она лжет, а может, нет.
Официант незаметно подошел, забрал пустой чайный стакан и положил на его место счет. Наступало самое жаркое время дня, и базар закрывался — скрипели ставни, звякали цепи и тяжелые замки.
— Я его пыталась предупредить, — продолжала Элис. — Семьи, знаете, за своих горой, могут и отомстить. А что касается самого мальчика, то можно ли ему доверять, что он не украдет, не…
— Не — что?
— Не зарежет.
Элис закрыла ладонями лицо.
— Вы знали этого мальчика?
— Нет.
— Но были с ним знакомы?
— Нет.
— Но хоть раз его видели?
— Однажды, издалека. Я зашла к нему домой. Меня не ждали. Яаков сказал, что не хочет прерывать урок. Он открыл дверь — в дальней комнате за столом сидел мальчик. Яаков выпроводил меня.