Палестинский роман

Кирш взялся за ручку двери.

Росс перегнулся через сиденье и придержал его за рукав:

— Отпустите мальчишку, держите рот на замке — и у вас с миссис Блумберг будет предостаточно времени, без каких-либо помех. Все проще простого. — Росс отпустил его.

Кирш распахнул дверцу машины.

— Ладно, — сказал Росс. — Не сомневаюсь, скоро вы дадите мне знать о своем решении.

Кирш выбрался из машины, громко хлопнув дверцей. Пред ним расстилались поля, поросшие чахлой травой и пыльным бурьяном. Он склонился над обочиной, его вырвало. Машина Росса въехала в ворота губернаторской резиденции.

19

Кирш сидел в своем кабинете, душной каморке без окон, уставившись в стену. От губернаторского дома он шел пешком, а это километров пять, форменную фуражку — как утраченный символ прежней жизни, которой сам был хозяин, — он забыл в машине Росса. И теперь он сидел в темноте и слушал, как кровь пульсирует в висках. Он знал, как должно поступить, и знал, как поступит. Если он отпустит Сауда в Петру с Блумбергом, тогда его работа — фикция, и сам он тоже фикция. Ему пришло в голову, что в этих краях уже был похожий прецедент. Царь Давид послал мужа Вирсавии на передовую, чтобы устранить соперника. Царь заполучил женщину, к которой вожделел, но всю оставшуюся жизнь раскаивался. Впрочем, не Кирш решил отправить Блумберга в Трансиорданию, а Джойс не раба его желаний. Даже напротив. Никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным в чужой игре. У него было ощущение, что его используют. Но он никогда еще не чувствовал такой привязанности к другому человеку. Почему? И не находил ответа в душе. Все равно, с какой стороны ни посмотри, потворствовать Россу не должно, а Кирш пусть и смутно, но понимал, что стал полицейским отчасти для того, чтобы уравновесить весы справедливости по отношению к своей семье, покачнувшиеся, когда убили брата. И сейчас уступка с его стороны означала бы победу тех самых сил зла, которые погубили Маркуса.

В дверь громко постучали. Кирш кинулся было зажечь свет, но Картрайт уже входил, не дожидаясь приглашения. Позади него в дверях маячил Харлап. Картрайт остановился перед столом Кирша, оставив дверь нараспашку — жидкий зеленоватый свет коридорной лампочки обрисовывал могучую фигуру Харлапа.

— Мы его взяли. Лампард его нашел — он прятался у своего дяди, в чане из-под кунжутного масла.

Кирш посмотрел на двух своих сержантов. Один англичанин, другой — палестинский еврей, но одеты оба неряшливо, как принято у местных. Картрайт в мятой рубашке с закатанными рукавами, у Харлапа на гимнастерке не хватает двух пуговиц, волосы на груди торчат как войлок из матраса.

— Парень здесь? — спросил Кирш.

— Доставляют.

— Хорошо. Как только он будет здесь, переправьте его в резиденцию губернатора.

— Так поздно? Зачем?

— Поздно, не поздно — делайте как я сказал.

Харлап тотчас удалился. Картрайт еще помедлил — видно было, что он недоволен. Кирш знал, что Картрайту не нравится, что им командует офицер лет на десять его моложе, вдобавок еврей.

— Ступайте же. Чего вы ждете?

— Стало быть, высадить его у дверей, а потом?

— Люди губернатора встретят его. Допрос будет проходить в резиденции.

— Ладно.

Вряд ли Картрайт знает, что про допрос он выдумал, и все же Кирш был уверен, что тот догадался.

— Если вам будет угодно, сэр, мы можем выведать все, что нужно, прямо в машине по пути туда.

—: Нет, мы этого делать не будем.

— Нет, сэр, конечно нет.

Машина, зеленый спортивный «моррис» — одна из четырех, имевшихся в распоряжении полиции, лихо промчалась мимо монастыря клариссинок, а когда Доббинс свернул на объездные улицы, чуть притормозила, чтобы не напороться на гвозди — таксисты продолжали разбрасывать их на главных магистралях. Сауд сидел на заднем сиденье, зажатый между Лампардом и Картрайтом. Доббинс вел машину молча, только однажды выругался, когда чуть не задавил козу, не спеша переходившую дорогу. Возле проселка, ведущего к учебной ферме, он снова вырулил на шоссе и прибавил газу — теперь они ехали в направлении Государственного арабского колледжа.

Картрайт ткнул Доббинса в спину:

— Давай поскорее.

— Отстань, — ответил тот, — скоро доедем.

— Вот упрямый козел, — буркнул Картрайт, и тотчас стекло пробили пули — одна угодила Доббинсу в руку, другая в голову Картрайта. Машину занесло, но Доббинс кое-как удержал руль и справился с управлением.

— Гони, гони же! Черт…

Пуля, слегка задевшая голову Сауда, попала Лампарду в правое плечо. Парень все еще машинально придерживал на коленях голову Картрайта — под ней натекла лужа крови.

— Он мертв. Мертв. Чертовы арабы, чертов сукин сын.

Лампард хотел ударить Сауда раненой рукой, но не смог — только застонал от боли. Из раны над ухом Картрайта сочилась густая темная кровь, заливая ноги Сауда, пол в машине. Доббинс рыдал — одной рукой вцепившись в руль, он на полной скорости въехал в ворота губернаторской резиденции. Въехав во двор, он затормозил и уронил голову на рожок — и так и сигналил, пока дежурные охранники не вышли забрать — троих живых и одного мертвого.

В кабинете Кирша зазвонил телефон.

— Берите Блумберга и везите сюда. Экспедиция в Петру отправляется прямо сейчас.

Судя по голосу, Росс был вне себя.

— Что происходит? Почему такая спешка?

— Господи! Вы что, ничего не слышали? По машине стреляли. Один рядовой убит и двое ранены — один в руку, другой в плечо.

— Кого убили?

— Вашего Картрайта.

Кирш закрыл ладонью глаза. Росс на другом конце провода молчал.

— А парень?

— Жив-здоров. Везунчик.

— А кто?..

— Кто стрелял? Откуда мне знать? Это ваша работа — узнавать. Я полагаю, евреи. Это может быть абсолютно не связано с нашим неприятным грузом. Месяц назад кто-то стрелял в эту же машину, когда мы были в Хевроне — капот поцарапали. Не боюсь показаться нескромным, если скажу, что, вероятно, охотятся за мной. Или, может, за вами? Думаю, местные сионисты не в восторге от того, чем вы занимаетесь.

Сообразив, что, возможно, перегнул палку, Росс чуть сбавил тон:

— Послушайте, берите Блумберга и тащите его сюда. Подвезете к черному ходу. О планах никому ничего не говорите. И ни слова о том, что произошло. Чем меньше Блумберг будет знать — тем ему спокойнее, а к тому времени, когда кто-нибудь проболтается, они уже будут далеко в пустыне.

— А Лампард и Доббинс?

— Лампарду размозжило плечо. Доббинс потерял много крови, но он выкарабкается.

— Картрайт. Надо дать телеграмму…

— Утром дадите.

Щелчок на другом конце провода. Кирш повесил трубку. То, как Росс объяснил засаду, было явной натяжкой. Что-то Кирш не слыхал об инциденте в Хевроне. Насколько ему было известно, уже год не случалось ни одного покушения на жизнь британского офицера или рядового, причем в последний раз это была пьяная выходка, а не покушение. Такой сценарий маловероятен, разве что обстановка в корне изменилось, а он, Кирш, это каким-то образом проглядел. Что возможно, особенно потому, что в последние несколько дней он особо не держит руку на пульсе. Едва заметная перегруппировка политических сил — и не успеешь оглянуться, как у тебя под боком бунт. Бедняга Картрайт. Жаль парня. Как-то раз, непонятно с чего вдруг расчувствовавшись, Картрайт показал Киршу семейную фотографию: мама, папа и сестричка возле крохотного домика в Бермондси [38] . Все, кроме лысеющего отца, светловолосые, как Картрайт. Сестра хорошенькая, милая девочка, улыбчивая, лицо в веснушках.

38

Бермондси — квартал в Лондоне.

Кирш встал из-за стола и вышел во внутренний двор, где стоял его мотоцикл. Хотел было завести мотор, как вдруг сообразил, что и Блумберг, и его багаж на заднем сиденье не поместятся. А больше ни мотоциклов, ни машин свободных не было. В отделении меж тем царила тревога: ночная смена уже узнала о смерти Картрайта. Каким-то образом — наверное, по взглядам, какими его провожали, когда он шел в свой кабинет, Кирш чувствовал, что по крайней мере двое из британских полицейских винят во всем его. Но, может, ему помстилось.