Палестинский роман

Аттил инстинктивно прикрыл руками голову. Камни посыпались градом, глухо ударяясь о наружную стену, осколков на полу прибавилось. Грянул ружейный выстрел.

— Уводите ее! — крикнул Аттил.

Кирш — при звуке выстрела он замер так, будто пуля попала в него, — бросился к двери. Споткнулся, но, падая, успел обхватить Джойс за талию и бросить ее на пол. Оба поползли к выходу. Аттил тоже полз, но не к выходу, а к окну. Встал у стены, достал из кобуры револьвер и, пригнувшись, быстро глянул в окно. Похоже, стреляли из губернаторской резиденции — в толпе началась паника. Мужчины и подростки сначала кинулись врассыпную, но вскоре толпа снова стянулась. Послышался многоголосый рев, и над толпой подняли, передавая из рук в руки, окровавленное тело. Ребенок! Это был ребенок! Аттил видел красные пятна на рубашке мальчика, — а потом уже не видел ничего: камень, брошенный наугад, отскочив от рамы рикошетом, ударил ему в лицо. Аттил взвыл от боли и зажал рукой глаз, превратившийся в кровавое месиво.

Кирш с Джойс спустились по лестнице — быстро не получилось, Кирш оставил в комнате свою трость, и Джойс приходилось его поддерживать. Она подставила ему плечо, и они вместе вышли через кафетерий в подвальном помещении. Двигались на север, пару раз свернули, улицы были пусты — и десять минут спустя забрели в тупик, но, по счастью, дверь в его конце была приоткрыта. Кирш первым протиснулся в узкий проем. Они оказались в саду у подножья скалы с рядами каменных гробниц. Кирш сел на пригорок отдышаться. Джойс, повернувшись к нему спиной, смотрела, закинув голову, наверх: выемки в скале складывались в зловещую маску: глаза, нос, рот — да это же череп! Издали все еще доносился гул мятежной толпы.

У Кирша грудь вздымалась — легкие, казалось, вот-вот разорвутся, он никак не мог отдышаться. Джойс присела рядом. Ему очень хотелось ее обнять — или нет, больше: чтобы она обняла его.

— Я все еще твоя пленница? — спросила она.

— Я не знаю, кто ты.

Застывший воздух был тягуче-медовым — казалось, сама природа, задыхаясь, изнывает от зноя.

Кирш махнул в сторону деревянной калитки:

— Ступай. Я тебя не удерживаю.

— Я останусь с тобой.

— Правда? Но у меня есть другая.

Кирш намеревался сказать ей о Майян в более спокойной обстановке, но зачем-то проболтался — совсем как ребенок. Он встал и, прихрамывая, пошел прочь, но успел сделать лишь пару шагов.

Издали донесся выстрел. Толпа на миг затихла, затем снова послышался рев — на этот раз казалось, он приближается.

— Здесь оставаться нельзя, — сказал Кирш.

Подошел к Джойс. Она поднялась, смахнула с подола травинки.

— Я отведу тебя в безопасное место, — сказал он.

Они шли по узким и тихим, наполовину застроенным улицам, где на пустырях высились груды мусора и стройматериалов. Джойс чуть не вжималась в стены, и Кирш, по возможности, заслонял ее собой — от посторонних глаз. Минут через двадцать они подошли к францисканскому хоспису. Пора было сделать передышку. Они встали рядом, прислонившись к каменной кладке. Джойс мучила жажда, расцарапанные ноги гудели.

— Я отведу тебя в гостиницу, — сказал Кирш. — Хенсмана. Владелец мой знакомый.

Джойс кивнула.

Кирш тяжко вздохнул.

— Я не могу простить тебя, — сказал он.

— И не надо, но есть человек, которому прощение нужно. Мальчик, Сауд. Он никого не убивал. Росс отправил его в пустыню с Марком. Он Марку все рассказал. Марк показал мне письмо. Де Гроот знал, что ему угрожает опасность. Это мы сделали. Твои люди. Еврейская полиция. У Марка есть форменная пуговица. Де Гроот оторвал ее в драке и держал в кулаке. А в нашем саду выронил.

Кирш смотрел прямо перед собой. На другой стороне улицы бездомная кошка искала, чем бы поживиться.

— Вторая пуговица у меня, — сказал он.

Они сидели при свечах в гостиничном вестибюле, в стаканах плескалось виски.

— Тебя наверняка ищут, — сказал Кирш. — Не знаю, как быть дальше.

Джойс пожала плечами:

— Решай сам. Как скажешь, так я и сделаю.

Кирш отхлебнул виски:

— Скажи мне, только честно. Это ты? Из твоей винтовки в меня стреляли?

— Не знаю, — сказала она. — Может быть, но я точно не знаю.

Кирш разглядывал ее. Ее лицо, после долгого пребывания взаперти, побледнело, но серо-зеленые глаза сияли, как прежде.

— Скажешь мне, на кого работала?

В холле стало совсем темно.

— Пошли спать, — ответила Джойс.

Она проснулась среди ночи. Кирш лежал рядом и спал, кое-как примостившись на продавленном матрасе. Этой ночью он не хотел ее, приник к ней и сразу уснул, как младенец, уткнувшись сухими губами в ее голый сосок. Джойс встала с постели, надела его рубашку, вышла из номера и, босая, пошлепала по коридору к общему туалету. Почему она не сказала Роберту, что работала на Фрумкина? Она и сама не знала. Зато сказала, что, несмотря на все, по-прежнему верит в сионистскую мечту, но насилия больше не хочет. Делать такие заявления, конечно, поздно, поздно раскаиваться, все поздно.

Она сидела на унитазе, ее била дрожь. Из-за хлипких дверей гостиничных номеров доносились храп, кашель, потом самозабвенные крики — люди занимались любовью.

Где сейчас Марк? Она просила его разыскать Роберта Кирша, но люди Аттила нашли его раньше. Если бы она рассказала им про Фрумкина, оставалась бы надежда, что ее не казнят, но, хоть она и ненавидела его, предать его она не могла. Хотя почему бы и нет? Она ведь уже предала Марка, изменив ему с Робертом, и Роберта предала, развозя оружие для Фрумкина. Так почему бы не сделать это в третий раз? Вдруг это поможет уберечь чью-то жизнь? Но винтовки уже здесь, и Фрумкин наверняка успел покинуть страну. А что до того, чтобы сообщить имя Фрумкина в обмен на свою жизнь, — она не уверена, что хочет жить, она этого недостойна.

Джойс потянула ржавую туалетную цепочку, вода хлынула и забулькала в трубах. Рядом, так близко, что, казалось, звук идет из недр самого здания, зазвонил колокол к заутрене. В промежутках между его гулкими ударами кто-то позвал ее по имени. Голос был Роберта, не сердитый, а скорее отчаянный, как у отца, который ищет потерявшегося ребенка. Джойс была в поезде. Зима, за окна ми сугробы. Небо пепельно-голубое, внизу беломраморной полосой змеится Гуздон, одинокий фигурист сделал пируэт и скрылся с глаз. Она хотела посмотреть на него еще раз и побежала по коридору. Но уперлась в тормозной вагон и втиснулась между гигантскими мешками с почтой. Через некоторое время услышала голос отца, сначала вдалеке, потом все ближе. Она не могла решить: стоит ли дальше прятаться или все же объявиться, но в последнюю минуту, когда, казалось, он уже готов был повернуть назад, выскочила и бросилась ему на шею: «Я здесь, здесь!»

38

Росс с Киршем сидели на крытой веранде, выходящей в сад.

— Желтый камень — традиционный для этих мест, — сообщил Росс, указывая на готические аркады, образующие низкую узкую галерею длиной метров тридцать.

Ему бы все учить, подумал Кирш. Он сел на паром в Хайфе и, как и Блумберг, от Фамагусты взял такси. Водитель, под присмотром Кирша, привязал картину Блумберга к крыше автомобиля очень осторожно, чтобы не повредить. И сейчас картина, в том же сером чехле, как и привез ее из пустыни Блумберг, стояла у стены в новой роскошной гостиной Росса.

— Может, сначала выпьем? — предложил Росс.

Кирш удивился: он был уверен, что губернатор сразу захочет посмотреть на заказанный шедевр. Однако воспринял этот жест как дань уважения — и дань памяти.

Росс, потягивая виски с содовой, указал рукой на сад:

— Если бы почва была побогаче и воды побольше… А так…

Кирш поглядел на голую пустошь с редкими деревьями: да уж, розы здесь не приживутся.

Кирш поднес к губам стакан с лимонадом. От виски он отказался, день сегодня ответственный.