Паломничество на Синай

Тогда встал Моисей и защитил их, и напоил овец их.

Он пришел издалека, чтобы обрести мирное пристанище, но сразу вступается за незнакомых мадиамитянок, один против пастухов, как вступился сначала за еврея против египтянина, потом за еврея против еврея. Значит, дело не только в родстве по крови, — в нем действует божественный закон, еще не начертанный на скрижалях каменных, но уже проступающий на платяных скрижалях сердца.

«…Придя к смоковнице, чтобы напитаться, и не найдя на ней плодов, Господь присудил ей наказание, и она тотчас засохла («да не будет же, — сказал Он, — впередь от тебя плода вовек». Как там еще не время было собирания смокв, а Господь потребовал плодов от смоковницы, так и здесь Господь приходит еще до духовного единения, требуя от души плода доброй решимости… Это означает, что еще до действия благодати и принесения душою плодов духа Господь требует какого-то собственного плода самой души, искреннего желания и решимости всю веру и всю любовь Ему отдать, и всю, насколько есть сил, способность к добрым делам, внутренним или внешним. Этого вот Господь ищет от нас, то есть неотступного стремления к Нему; и когда видит такое доброе произволение души и правое стремление к Господу, тогда дарует ей благодать, приходя и обитая в нас, и тогда удостаивает душу, в пору ставшую смоковницей зрелой, плодов духа. И в каждую душу заглядывает Господь… Каждая душа должна поэтому умереть в себе самой и Им начать жить и принять Его…» — как говорит Макарий Египетский.

Итак, названный сын дочери фараона пасет овец и женится на мадиамитянке. Но притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу. И вот — сорок лет в пустыне, перед безмолвием гор и песков, сорок лет одиночества — потому что не мог великий разум утолиться безмолвием небес, памятью о давно прошедшем, общением с Сепфорой и бессловесной тварью. Он смирился, одиночество и пустыня угашают страсти, очищают душу от всего временного, подготавливая ее ко встрече с Тем, одним из имен Которого является Вечность.

И когда Моисей готов услышать, он слышит голос Бога: Я увидел страдание народа Моего в Египте… Разве Господь не видел этого страдания раньше? В Его бытии нет времени, нет «раньше» или «позже» — это в судьбе Моисея настал час, когда Господь счел его готовым к исполнению Своей воли, совпадающей с прежде бессильным человеческим желанием:

Итак, пойди: Я пошлю тебя к фараону; и… выведи из Египта народ Мой, сынов Израилевых.

Кто я, — говорит теперь Моисей, — чтобы мне идти к фараону и вывести из Египта сынов Израилевых?

В этом «кто я?» — его теперешнее смирение и, может быть, неуверенность и нежелание поднять свой крест как хоругвь ополчения.

И Господь отвечает на самую суть вопроса: Я буду с тобою…

Нет силы, способной вывести народ, оставивший Бога, из позора рабства и нищеты, кроме Самого Бога. Но Он нуждается в посреднике.

О, Господи! человек я не речистый… я тяжело говорю и косноязычен, — продолжает уклоняться Моисей.

Я буду при устах твоих… — отвечает Бог.

И последнее отчаянное воззвание: Господи! пошли другого, кого можешь послать.

Все тщетно, потому что больше послать некого, к нему протянута десница Господня:

И жезл сей возьми в руку твою…

И пошел Моисей…

И потом, уже после исхода евреев, когда они плачут в пустыне у своих шатров о мясе и чесноке, о луке и репчатом луке, который ели в рабстве, Моисей воззовет к Господу:

…Для чего Ты мучишь раба Твоего? И почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? Разве я носил во чреве весь народ сей и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька носит ребенка, в землю, которую Ты с клятвою обещал отцам его?… Я один не могу нести всего народа сего; потому что он тяжел для меня.

И, как и всякий раз, когда Моисей вопиет к Нему, даже безмолвно, Господь отвечает другими словами или действиями, но то же самое по существу: Я буду с тобою…

И это конечное принятие Моисеем своего тяжелого пожизненного креста и ответное действие через него беспредельной силы Божией — сделает Моисея пророком, равного которому не было в Израиле до того времени, пока Господь не воздвигнет из среды его другого Пророка и Посредника, принявшего на свои плечи тяжесть всего человечества.

Как прообраз Христа Моисей на синайских иконах молод и красив — нетленной красотой чистоты и полноты веры. С жезлом этой веры, в которой действует Бог, совершает он Пасху и исход. Этим жезлом рассекает воды Чермного моря, чтобы через пустыню Сур привести к горе Божией пасомый народ, как прежде привел к ней стада. Этим жезлом должен высечь он из скалы воду и из окаменевших душ — огонь божественной любви…

Один богослов спрашивает: почему Господь не открыл Себя, например, Эхнатону — гениальному, аристократичному, утонченному, имеющему власть изменить что-то на земле? Это не праздный вопрос, хотя Бог и не призывает нас разгадывать тайны его судов о человеке и мире:

Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь.

Но, как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших.

Но этот вопрос тысячекратно будет повторяться в истории в более широком плане — как вопрос о том, почему Бог избрал еврейский народ, как вопрос о чьей-нибудь личной близости к Богу. И в поисках ответа мы снова касаемся великой тайны любви Божией:

Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных;

но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное;

и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом.

От Него и вы во Христе Иисусе, Который сделался для нас премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением…

Так абсолютна Истина, которую являет Господь и так она абсолютно нова, что всякая земная малая добродетель, неизменно смешанная с грехом, всякая земная мудрость и любовь, высота и власть — только подменяют, заслоняют, отделяют от Того, Кто хочет Сам стать Освящением и Искуплением, единственной нашей Мудростью и Любовью.

Рассвет на вершине горы Синай

Владыка Дамианос сидит, откинувшись в кресле за большим письменным столом, заваленном бумагами. Жарко, и ворот его подрясника расстегнут. Я пришла в третий раз: раньше в кабинете сидели посетители, входили и выходили монахи, и я не решалась зайти.

— Да-да, — говорит он дружелюбно, — мы сейчас составим вашу программу.

С минуту он смотрел в окно, как бы раздумывая, потом замедленным движением снял очки, поставил локоть на кипу бумаг, и подперев щеку ладонью, со вздохом закрыл глаза.

— Вы устали… Можно прийти в другой раз? — Нет, — отзывается он тихо и очень спокойно, — мне сказали, что вы уже заходили… Простите, я мало спал, но все равно придется бодрствовать до вечера.

Без очков глаза его с чуть красноватыми и припухшими закрытыми веками кажутся незащищенными; седые волосы над большим лбом с чуть заметной волнистостью уходят назад и собраны в узел. Может быть, Владыка давно устал, за все тридцать два года в монастыре…

— С чего бы вы хотели начать? — спрашивает он, не открывая глаз и не меняя позы.

— С восхождения на Синай… — Мне страшно откладывать это: могут пойти дожди, я могу сломать ногу, заболеть, умереть, мало ли что еще может помешать. — Если это возможно…

— Это вполне возможно. Только надо решить, кого с вами послать. Дайте мне подумать до вечера. Начнем пока с других пунктов…

Он поднял голову, как бы восстав освеженным и обновленным после глубокого сна, надел очки, и стал перечислять все, что мне непременно следовало увидеть. Сердце мое возрадовалось: это была обширная программа, отмерянная щедрой рукой: и продолжение знакомства с храмом, иконами, библиотека, монастырские службы, скиты, Фаран и Раифа с их древними монастырями…