Паломничество с оруженосцем

Прошло две недели, им сняли вытяжение и наложили лонгеты. Они смогли выходить гулять во двор. Андрей брал напрокат костыли у аппарата Илизарова. Борисычу костыли привезла жена, она же привозила ему то пельмени, то котлеты. Благодаря им оба, хоть исхудали на больничных харчах, но на костылях держались все увереннее.

Обычно они сидели на сломанной скамейке в сквере позади стационара, недалеко от мусорных баков, заваленных гипсовыми руками и ногами. Там была старая клумба, вернее, бугор убитой земли посреди растрескавшегося, вздувшегося асфальта, окруженный со всех сторон кустами акации.

– Так что же нам делать? – спрашивал Саня, выковыривая костылем кусок асфальта перед скамейкой.

– Пока не знаю. По крайней мере, не делать то, чего хочется, а стараться делать то, чего не хочется. Потому что наши желания и есть Он внутри нас.

Или Борисыч спрашивал:

– А жизнь после смерти существует?

Андрей смотрел на него внимательно и говорил:

– Существует – но лучше бы ее не было.

– Почему? – удивлялся Саня.

– Потому что мы куда возвращаемся?

– Куда?

– В Его царствие небесное… Но этого можно избегнуть, если в этой жизни не служил Ему. Тогда твоя душа будет наказана и снова воплотится в смертное тело. Зато у тебя появится еще один шанс сразиться с Ним…

Однажды Андрей ошибся этажом и вышел из лифта в отделении хирургии. Он не сразу понял, где оказался: такие же желтые панели, те же каталки вдоль стен. Попрыгал, было, на костылях по коридору в сторону своей палаты, но что-то насторожило его: какой-то тяжелый, кислый запах, – и стены, и вся обстановка были такие же и в то же время другие. Сестра на посту другая, и больные незнакомые, и все держатся за животы, и нет загипсованных рук и ног. Он уже понял, что вышел на этаж раньше, но все-таки заглянул в одну из открытых палат, в нос ударил липкий, тошнотворный запах. "Гнойная хирургия! – мелькнуло в голове. – Конечно, это гноем так воняет".

Как раз делали кому-то перевязку. Он увидел сморщенные мешки женских грудей. В животе был большой от ребер до лобка разрез, дряблые края свисали, как борта расстегнутого пальто из серого мяса… Даже с его места можно было разглядеть облитые зеленовато-голубой сметаной внутренности. Сестра в марлевой повязке вынимала зажимом из этой ямы пропитанные коричневым гноем салфетки. Когда Андрей возвращался назад по коридору, то заглянул в приоткрытую перевязочную, там на операционном столе сидел старик, у которого из обритой головы вытягивали, как тесемки, слипшиеся от запекшейся крови бинты. В распахнутых настежь палатах мелькали на подушках землистые лица; потухшие, устремленные внутрь себя глаза, невидящие ничего вокруг… Вернувшись назад в травматологию, он словно вышел из затхлого подвала на воздух, так легко здесь дышалось, и само их отделение уже не казалось таким мрачным.

Вечером он говорил Сане:

– Война уже идет, мы живем во времена Армагеддона. Ему ничего не стоит прихлопнуть несколько миллионов ради какой-нибудь исторической цели, но Он давит людей десятками миллионов просто так каждый день. Только люди скрывают, прячут это от себя. Сотни тысяч гниющих заживо, брошенных на одинокую смерть лежат, как сверчки, вот в таких отстойниках смерти! Если бы все это было на виду, никому даже в голову не пришло, что этот мир создал добрый боженька!..

А иной раз, устав от высоких материй, они разговаривали о чем-нибудь простом, совершенно постороннем. Андрей делился планами купить в деревне домик и перебраться туда на жительство, словно не было всех этих гневных разоблачений. Большой не нужен – обычный пятистенок. Хорошо бы – вблизи озера или речки, чтобы рыбку удить. Разбил бы огород, хозяйства тоже большого не надо – пенсия какая-никакая есть: на хлеб хватит – и жил бы трудами рук своих. Ну место чтоб поживописнее было. Да, соглашался Саня, сейчас многие в деревню перебираются: там прожить легче. Хотя многие и бегут оттуда – дома дешевые. А иногда, поговорив так, умолкали, и каждый думал – или не думал – о своем, глядя на забинтованную, с примотанной тапочкой ногу.

Перед самой выпиской, когда не сегодня-завтра должны были наложить гипсовую повязку и отпустить их по домам, дверь палаты вдруг распахнулась, и на пороге вырос никто иной, как матрос-даос в белом халате. Случилось это пасмурным, душным днем, сразу после обеда.

– А вот и я! Хе-хе-хе! – объявил Гена, хехекая в рыжие усы. Он растопырил руки, в одной из которых был пластиковый пакет, и двинулся по проходу к Борисычу.

– Ты как нас нашел? – Радостно сел дигамбар в кровати.

– Сидхайка в город приехала… – Но тут Гена споткнулся о костыли Илизарова – и начал падать… Так как одна нога застряла в костыле, то он стал похож на летящего Меркурия, устремленного за тяжелым пакетом. Борисыч словно прочел что-то в его глазах – вывернулся и успел подхватить пакет снизу сантиметрах в десяти от пола, при этом раздался стеклянный звон. Геннадий повис на спинке кровати, удерживая драгоценную ношу двумя пальцами. Так они и застыли, глядя друг на друга: висящий между кроватями Гена и Саня с задранной кверху здоровой ногой. Палату сковала оторопь, слышен был только стук чьих-то ненужных уже грузиков о ножку койки. Гена стряхнул костыль с ноги и заглянул в пакет.

– Фу-у, не разбилась… А то щас бы пошкандыбал в магазин – хоть у тебя на ноге эта банка привязана! – заорал Геннадий на аппарат Илизарова, продолжая осматривать пакет. – Ты чего костыли по проходу раскидал!

– А ты чего прешься – шары забычил!.. – ответил радостно аппарат Илизарова. У обитателей палаты сразу поднялось настроение: все поняли, чем чреват Генин визит.

Тут Гена увидел Андрея и замер. Он откинул голову и вытаращил глаза, чтобы подчеркнуть удивление.

– Сидхайка ничего не говорила, что вас обоих током долбануло. Вы вместе, что ли, на провода лазили? – спросил он у майора.

– Да нет, он – по-другому… – сказал Саня и коротко пересказал историю Андрея.

– Меня там не было! – мотнул головой Геннадий. – Давайте стаканы доставайте, – у кого есть, закусь тащите. Ну, резче! Ты не пьешь, я знаю, – сказал он Андрею, обходя всех с бутылкой.

– Он тоже пожарник, – подсказал Борисыч, когда Гена наливал Коле.

– Да ты че! За это надо квакнуть…

Зинатула пил, откинувшись на конструкцию из шин и подушек, устроенную ему Геннадием, так как не мог запрокинуть голову из-за гипсового воротника. Митрич прочитал матершинный тост, он тоже хранился в папке на отдельной бумажке. С Колей даос чокнулся за пожарное дело.

Вскоре Гена с Саней куда-то засобирались, с ними аппарат Илизарова, – Андрей остался в тот день без прогулки. Больше Борисыч в палату не вернулся – ни в тот день, ни на следующий. Илизаров сказал, что он, как был в пижаме, на костылях, так и «пошкандыбал» с Геной в сторону гастронома.

Через два дня по пути из гипсовой, где ему наложили постоянный гипс, Андрей встретил пожарника, которого везли из операционной. Николаю ампутировали по пояс ногу: санитар держал дрожащую короткую культяпку, обернутую сырыми, выпачканными в крови и гипсе бинтами, а Коля, приходя в себя после наркоза, орал во все горло: "Шумел камыш, деревья гнулись".

На следующий день Андрея выписали. Миша Сладков купил ему костыли и отвез на своей машине домой.

В больнице Андрей бросил курить.

Глава пятая

Прошло больше месяца. Андрей все время проводил дома за перечитыванием моралистов, и сам что-то записывал в тетрадь. Гипс сняли, он вскоре отказался от костылей, однако продолжал делать массаж и ванны, чтобы разработать колено и стопу. На улицу он выходил пока с дедовской тростью, дома же обходился уже без нее.

Как-то к нему зашла Даша с лукошком малины. Андрей даже растерялся, увидев ее в дверях.

– Это вам папа прислал, – сказала она, протягивая пластмассовую корзинку.

– Зайди, – спохватился он, показывая жестом, что ему нужно переложить ягоды.

– Потом отдадите, – махнула она рукой и побежала вниз, только застучали каблуки по деревянным ступенькам. Андрей замер с лукошком, словно обоженный изнутри каким-то ласковым пламенем. Ее улыбка, внимательный взгляд исподлобья и выпачканный в малине рот все еще стояли перед его внутренним взором.

Поэтому, когда через несколько дней в его квартире снова раздался звонок (не так уж часто тот подавал свой трескучий голос), он был уверен, что это вернулась Даша за корзинкой. По дороге в прихожую заглянул в трюмо, подтянул хвост. Распахнул дверь и – увидел перед собой Борисыча.