Пампушка для злого босса

– Вер, ты вообще понимаешь, чем это теперь обернётся?
– тихо уточняет Казанский, но в голосе его нет злости или попытки обвинить. Как нет и предупреждения относительно возможных последующих действий Кристины.

– Понимаю. Но может, всё не так и плохо?

– Боюсь, что плохо.

Он растирает ладонью лицо, а когда убирает её, понимаю, что Лёше тоже весело. Вот так неправильно и уродливо, но всё же весело.

– Довела тебя?
– спрашивает, едва не смеясь.

– Да. Я как её вопли услышала относительно тебя, сдержаться не смогла.

– Маленькая моя... и досталось же тебе.

Я готова протестовать сразу, едва слышу эти слова. Досталось вовсе не мне, как хочется верить, но сейчас в голосе Казанского столько нежности, что хочется зажмуриться и мурлыкать от удовольствия.

– Лёш...

– Что?

– А давай уедем на выходные? Просто вдвоём. Только ты и я.

Наверное, моё предложение может показаться эгоистичным. Я не была на месте Казанского и, надеюсь, никогда не буду, но примерно понимаю, какие причины могут быть у его отказа, если таковой прозвучит. Но... он не звучит.

Сначала Алексей долго и пристально смотрит на меня, будто именно я могу дать ему ответы на его вопросы, после чего медленно кивает и просит тихо:

– Только, если ты не против, заедем перед этим к Лине. Вдвоём.

Когда выбегала из её комнаты, мне казалось, что я туда не вернусь даже под страхом смертной казни. Сейчас же всё иначе. Я не знаю, что кроется за желанием Казанского дать нам с его дочерью увидеться снова, но что бы это ни было, я готова выполнить любую его просьбу.

– Я только за, - говорю почти что жизнерадостно, и Алексей невесело улыбается и просит у официанта счёт.

Во второй раз квартира уже не кажется мне такой ужасающей и мрачной. Да и запаха лекарств и витающей рядом смерти - нет. Его заменил какой-то лёгкий, то ли цветочный, то ли фруктовый. Причина всему - полная женщина, мать Ангелины, которая о чём-то щебечет с дочерью.

Сама Лина улыбается, рядом с ней на постели лежат какие-то книги в разноцветных обложках, и у меня появляется ощущение, что я ошибалась всё это время. Что с дочерью Казанского всё может быть не так, как с десятками и сотнями девочек до неё. Что она войдёт в тот процент, которые смогли выбраться из такого экстремального состояния.

Когда Алексей и Ольга - так эта приятная женщина представляется мне - садятся рядом с Линой и болтают ни о чём и обо всём, я отхожу к окну. Лишней здесь себя не чувствую, хотя, возможно, стоило бы. Просто стою, не совсем понимая, зачем я здесь, но всё же осознавая, что это единственное место, где я могу быть в данную минуту.

Надо отдать должное Ольге - она прекрасно держится. Встреть я её где-то на улице, никогда бы не подумала, что у неё глазах умирает её ребёнок. Хотя, возможно, это всего лишь маска, которая исчезает, стоит ей выйти из этой комнаты.

– Вера... Вера!
– окликает она меня, и я выхожу из задумчивости, в которую погрузилась целиком.
– Что же вы там встали? Идите к нам.

Наверное, на её месте я была бы совсем не рада тому, что новая женщина отца моего ребёнка явилась вот так, как снег на голову. А возможно, мне стоит у неё поучиться.

Подойдя к постели Лины, что-то спрашиваю невпопад, говорю о каких-то незначащих ничего вещах, пока не слышу вопрос девочки:

– Можно с тобой на «ты»?

– Конечно.

Я смотрю на Лину удивлённо, но ещё сильнее меня ошарашивает следующий вопрос:

– Ты можешь со мной один на один поговорить?

Нет-нет... я совсем не готова к подобному, потому что примерно знаю, какую направленность будет иметь эта беседа. Мог же Казанский заверить девочку, что в моих силах ей помочь? Вполне мог... Но если это действительно так и речь пойдёт о том, в чём я напрочь не разбираюсь...

Алексей и Ольга выходят из комнаты. Мать Лины что-то без умолку болтает о том, какой вкусный чай она купила и уже собиралась заваривать, когда мы пришли. А я остаюсь один на один с их дочерью, и на моих глазах происходит что-то ужасное. Она снова превращается в того умирающего подростка, с которым я познакомилась несколько дней назад. Как будто ей нужны были все силы на то, чтобы выглядеть перед родителями так, чтобы это внушило им эфемерную надежду.

– Обещай, что наш разговор останется между нами, - требовательно говорит Лина, когда я присаживаюсь на краешек её постели. И тут же прибавляет просяще: - Обещай.

– Обещаю.

– Ты ведь присмотришь за ним?

Боже, сколько всего в этих пяти словах... Столько, что у меня в груди расползается горечь, от которой начинает щипать в глазах. Слова и маленькой девочки, и взрослого человека... И в них столько надежды быть услышанной и понятой.

– Лина, а если...

– Не надо. Тебе совсем необязательно делать вид, что всё окончится хорошо.

На это мне ответить нечего. Лина понимает, к чему всё идёт, а я даже представить боюсь, что она чувствует. Вот так лежать, привязанной к этой комнате, получать беспрестанно уколы и капельницы и знать, что...

– За маму я не переживаю. Она тоже всё понимает. А вот папа...- выдыхает Лина, и устало закрывает глаза.

Мы молчим, каждая думает о своём. Я - о том ужасе, который ждёт Казанского, а его дочь... наверное, о том же самом, раз позвала меня, чтобы попросить сделать то, на что я и сама была готова. Самое меньшее из возможного - просто быть с Алексеем рядом. И, пожалуй, единственное.

– Твой папа мир готов перевернуть, - наконец выдавливаю из себя фразу, которая мне самой кажется ужасно картонной. Но нет таких слов, которые были бы способны вместить в себя всё, на что пошёл бы ради Лины Казанский.

– Знаю.
– Она всё же открывает глаза и произносит то, что заставляет моё сердце остановиться, пропустить несколько ударов и помчаться вскачь: - Только зря. Я не хочу жить.

– Лина...

– Вера, не нужно, правда. Если бы хотела, я бы боролась, но я не хочу. Это всё, что тебе нужно знать. А теперь извини, я попробую поспать. И помни, пожалуйста, что ты мне обещала.

Лина снова закрывает глаза, давая понять, что разговор окончен, а я сижу, глядя перед собой и чувствую, что мне нужно время на то, чтобы подняться и пойти к Алексею и Ольге. Казанский наверняка воспримет желание Лины и разговор со мной за крохотную надежду, а меня будут разрывать противоречивые чувства. Ведь я обещала ей, что всё останется между нами.

Наконец дыхание девочки становится тихим и размеренным. Грудная клетка едва вздымается, на кукольно-измождённом лице проступает успокоение. Я поднимаюсь с постели осторожно, тихо подхожу ближе и несколько минут просто смотрю на Лину, узнавая в ней Казанского. Глажу по голове, почти невесомо, чтобы не разбудить. И когда покидаю её спальню, осознаю, что именно меня ждёт впереди.