Память (Книга вторая)

– Необычно сложилась судьба Александра Корнилбвича, – слышался голос Татьяны Юрьевны. – Приговорен был к двенадцатилетней каторге, но через год его, единственного из декабристов, вернули с Нерчинских рудников в Петербург и посадили в одиночку Петропавловской крепости…

– Это был очень одаренный человек, – добавила Софья Владимировна, сидевшая у самого экрана.-До ареста занимался архивными изысканиями о Петровской эпохе, начал издание исторического альманаха «Русская старина», А в крепости…

– Извините, дорогая, надо сначала рассказать, почему он в крепость-то попал, – перебила Татьяна Юрьевна.

Это мне было бы интересно, если б я не знал, что Александра Корнилбвича вернули из Сибири по доносу одного из самых презренных людей того времени Фаддея Булгарина-этот замаранный человек марал не только литераторов; в его доносе упоминались Рылеев, Бестужев, Матвей Муравьев-Апостол, а на Корнилбвича он возвел гнусный поклеп, будто через декабриста просачивались на сторону важные государственные сведения. В крепости Александру Корниловичу позволили без ограничения пользоваться пером и книгами, что дало ему возможность откровенно высказаться по многим вопросам административного устройства России, экономике, торговле, военному делу, и эти записки государственного преступника изучали не только министры, но и сам Николай… Между прочим, Александр Корнилович, как Гавриил Батеньков, Николай Басаргин и другие его товарищи, считал, что Сибири прежде всего нужны хорошие пути сообщения и развитие фабрично-заводского дела. «Главный недостаток Сибири, – писал он, – есть недостаток промышленности»… Многих декабристов, думал я, можно было назначить министрами, и они, в том числе, наверное, и Корнилбвич, потянули бы не хуже прочих, а этот «министр в темнице», лишь через шчь без малого лет добился «освобождения»-на Кавказ рядовым, где в 1834 году скончался «от желчной горячки»…

– …Грумм-Гржимайло…-сквозь тупую головную боль вдруг услышал я Софью Владимировну, вздрогнул, мучительно попытался восстановить в памяти какую-то странную ассоциацию и снова отключился от всего, не чая дождаться конца, чтоб выйти наружу.

– Ну, как? – спросил на улице приятель.

– Конечно, посиделки необычные, – ответил я, считая, что мое недомогание совсем ни при чем, если гостям было все интересно и внове – разве плохо, если еще десяток людей узнают дорогие подробности нашей истории? – Спасибо… Слушай, я только не разобрал, в какой связи была упомянута эта необычная фамилия – Грумм-Гржимайло?

– Так мы же были в доме Грум-Гржимайло!

– Вон оно что! А Софья Владимировна, значит, дочь знаменитого русского металлурга Владимира Ефимовича Грум-Гржимайло.

– Нет, невестка.

– Кто же она сама?

– Хороший человек, этого достаточно… Бывшая балерина.

– Дай-ка мне ее телефон.

Назавтра я позвонил Софье Владимировне, чтобы поблагодарить за гостеприимство.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она.

– С утра получше… Неужто вы вчера заметили?

– Видела, как вы доставали валидол, и хотела прервать посиделки, но дело шло к концу. Что-то рановато вы начали его посасывать! Сколько вам?

– Родился в том роду, в котором умер Владимир Ефимович.

– Еще нет пятидесяти? Да вы совсем молодой мужчи – Спасибо… Только у меня уже был инфаркт миокарда.

– Один?

– Если быть точным, полтора.

– Ну, знаете, – засмеялась она. – Вы новичок в этом деле. Сказать, сколько их было у меня?.. Восемь!

– Софья Владимировна! Откуда такая интересная двухсложная фамилия? – сменил я тему. – С детства, понимаете, запомнилась. Грумм-Гржимайло, Миклухо-Маклай…

– А еще Бонч-Бруевич, – молодо засмеялась она. – Тан-Богораз, Туган-Барановский, Щепкина-Куперник, Адрианова-Перетц… Но вы, кажется, неверно произносите! Москвичи, идущие от Владимира Ефимовича, металлурга, пишутся Грум, а ленинградцы, потомки Григория Ефимовича, путешественника,Грумм… Род этот очень древний.

Вскоре меня положили в больницу, а месяца через два я снова набрал номер Софьи Владимировны. Никто не подошел. Назавтра были те же длинные гудки, и так несколько дней. Позвонил приятелю.

– Понимаешь, не могу дозвониться в тот дом на Котельнической. Не случилось ли чего?

– Случилось. У Софьи Владимировны девятый инфаркт. К счастью, как всегда, микро…

А через несколько дней я развернул свежий литературный еженедельник и увидел большую статью «Русский Фауст»-о Владимире Одоевском. Когда-то, в студенческие годы, я читал его роман-фантазию «4338-й год» и знал слова Белинского: «Главная мысль романа, основанная на таком твердом веровании в совершенствование человечества и в грядущую мирообъемлющую судьбу России,мысль истинная и высокая, вполне достойна таланта истинного…» Однако позже мне как-то не довелось поближе познакомиться с этой выдающейся личностью нашего прошлого, и сейчас я был благодарен автору статьи за интересный, компактный рассказ о замечательном русском энциклопедисте, многие годы стоявшем– в центре петербургской интеллектуальной жизни. Философ, сатирик, автор повестей и сказок, он занимался также изобретательством и наукой, поражая всех широтой своих интересов – от химии переходил к акустике, от гальванопластики к «научной» кулинарии и даже сконструировал оригинальный орган. И этот необычный князь-рюрикович, оказывается, был еще и выдающимся музыкантом, музыковедом, музыкальным организатором, чему, собственно, и посвящалась статья, подробно рассказавшая о его роли в становлении и развитии русской музыкальной культуры; о многолетней плодотворной дружбе Владимира Одоевского с Михаилом Глинкой, обязанным энтузиасту-просветителю за повивальные услуги при мучительном и счастливом рождении первой русской оперы «Иван Сусанин»; о встречах Одоевского с молодым Петром Чайковским, написавшим: «Это одна из самых светлых личностей, с которыми меня сталкивала судьба»; о его знакомствах и связях с Ференцем Листом, Рихардом Вагнером и Гектором Берлиозом, который в последнюю трудную пору своей жизни получал от петербургского друга материальное вспомоществование… Да, были во все времена истинные люди!

Мне захотелось поблагодарить автора публикации за еще одно окошечко, распахнутое в прошлое отечественной истории и культуры, да поговорить с ним кое о чем, потому что под статьей стояла нежданная подпись «Тамара Грум-Гржимайло».

Телефон, временами доставляющий нам столько неудобств, которые успел испытать еще Менделеев, никогда не поднимавший дребезжащую трубку,совершенно необходимая вещь в наше время, сберегающая этот драгоценный дар Хроноса, – через несколько минут я разговаривал с музыковедом Тамарой Николаевной Грум-Гржимайло.

– Это верно, что со второго века?

– Ну так они считают. На территории теперешней Венгрии жили тогда разрозненные племена, объединенные в несколько римских провинций. Столицей Пакионии, поднявшейся против метрополии, был город Виндебож. Римский император Марк Аврелий долго воевал с северными варварами, это истощило его империю. В 180 году он осадил Виндебож, который отчаянно защищался. Храброго вождя осажденных звали Гржим, что означает не то «громоподобный», не то «разгромный».

– Кажется, славянский корень в основе…

– Может быть. Марк Аврелий умер под стенами города, не взяв его, а Гржим дал большое потомство… Позже через эти земли шли готы, гунны, алаиы, а мадьяры тут осели насовсем, но род Гржима будто бы не исчез – его потомки расселились по всей средней и южной Европе. В Италии отдаленнейшие потомки Гржима будто бы дали известный род Гримальди – там даже один городок так называется, и кто-то из их рода некогда завладел, правда незаконно, княжеством Монако. В Польше – Гржимала и под Тарнополем есть местечко Гржималов. В Литве они именовались Гржимайлами, в Чехии писались как Гржимали и Гржимеки…

– Простите, есть такой современный естествоиспытатель – чешского происхождения, подданства западногерманского, а работал в Африке, спасая диких животных, – Гржимек. Может, того же корня?

– А одним из первых профессоров Московской консерватории был Иван Гржимали, прекрасный скрипач, родившийся в Пильзене в семье органиста… Но продолжим. Далекие предки современных Гржимов разных флексий были вечными вояками. В Польше дворянский герб Гржнмал учрежден в средневековье, и следы этого рода обнаруживаются там еще в 1129 году.