Память (Книга вторая)
Шрифт:
– Как это – собственностью? Что-то чудовищное! По какому праву?
– По местным законам, что ли. Если у больного такой болезнью наступала последняя стадия, его по распоряжению нойона вывозили в отдаленное место и оставляли. Тоджинский нойон Томут, подробное знакомство с которым у нас впереди, однажды увидел Сундуя и – цитирую еще одно письмо – «отказался его принять и сказал, что он у нас похоронен, считается мертвым, и зачислить его живым я нс могу». Сундуй, так обязанный Карасалу, сопровождал его всюду, помогал по хозяйству, которое постепенно становилось культурной многоотраслевой фермой. Первым из русских поселенцев Карасал распахал клин под «зеленку», на корм скоту, выписывал холмогорок аж из Омска…
– Другими словами, повторяю, это был типичный так называемый «справный мужик»?
– Этот «мужик»
– Наоборот. Кажется, эта личность воистину была незаурядной, а деятельность Карасала – любопытная страничка созидательной истории, о которой мы говорили.
– Правда, вы еще не знаете, в какую главу истории он вписывается, и финиш этого отрезка нашего путешествия будет для вас достаточно неожиданным.
– Жду очередной случайности, хотя начинаю замечать, что они, эти так называемые случайности, имеют под собой какую-то глубинную причинность, логику и детерминизм. Так что же стало с Карасалом, его хозяйством, чем закончилась эта пионерская деятельность?
…Рассматриваю фотографии Карасала, его жены, детей, братьев. Со всех снимков Карасал смотрит прямо тебе в глаза; вот он стоит в «романовском» полушубке с опушкой и меховой шапке, такой же густой и черной, как его борода; вот сидит за круглой тумбочкой, уже постаревший, благообразный, но взгляд тот же – прямой, открытый и страстный, как у проповедника, а толстопалые, привыкшие ко всякой работе руки тяжело лежат на какой-то старинной книге.
– Не был ли он старообрядцем или религиозным сектантом? Таких по Сибири всегда селилось много, и все они отлично умели обживать глухие места…
– Да, в Туве селилось немало раскольников, искавших свою легендарную Беловодию. Но Карасал не был религиозным фанатиком…
Рассматриваю план усадьбы Карасала и его дома,
Зал, который в зимнее время был школой для русских и тувинских детей. Рядом кабинет хозяина о трех окнах с библиотечным углом и примыкающей спальней. Столовая, кухня, комната брата. Поодаль – трехкомнатный домик другого брата. На общем дворе хлебный амбар, завозня, поднавес для инвентаря. Не обозначены конюшня и скотный двор, зато перед окнами Карасала, чуть наискосок, – метеоплощадка… А вот выписки о Карасале из множества статистических и краеведческих трудов, новые письма людей, знавших и помнивших этого человека.
Идиллически-пасторальная картинка, которую с моей помощью нарисовал, быть может, в своем воображении читатель, начинает раздвигать рамки, полниться светотенями, неповторимыми подробностями, приобретать глубину и жизненную сложность. Географический центр Азиина первый взгляд – будто бы забытое богом и людьми место, столь далекое от бурных событий 1917-го, предшествующих и последующих годов. Но нет, экономические, социальные, политические, национальные, международные, иные попутные проблемы на переломе двух исторических эпох и тут сплелись в тугой узел!
Читаю дореволюционную справку о хозяйственной деятельности Карасала и его русских соседей – со спекулятивными преувеличениями, потому что их автор подал в правительство записку, изображая приятную для августейших очей картину, и 20 января 1908 года Николай II изволили начертать на докладе «Прочел с большим удовольствием»… В «Известиях Красноярского отдела Русского географического общества» значится, что пашня Карасала занимала всего пять десятин, а по сибирским меркам это было совсем немного; вспомним, что выходящим на поселение декабристам разрешалось иметь пятнадцать десятин. Учтем также, что земли находились в горно-таежпом районе, и для того, чтобы их распахать по клочкам и окультурить, надо было положить почти нечеловеческие труды. Писалось также о том, что он будто бы «участвует в
разработке рудного золота», хотя это совершенная неправда – как свидетельствуют документы, Карасал действительно нашел в тайге золото, но правитель Тоджинского хошуна, тот же Томут-нойон, изгнал его с этого места. Он же запретил Карасалу пользоваться разнотравными пойменными сенокосами, вытеснив его на дальние лесные елани, где рос дудник и папоротник, жестко ограничил рыболовный участок Енисея.В Туву тех лет устремилось немало русских скупшиков-перекупщиков. Они завозили фабричные товары из Красноярска, через который прошла Транссибирская железная дорога, доставляли их по Енисею и горным тропам в Туву, где с огромной выгодой обменивали на пушнину.
Любознательный Читатель. Но неужто Карасал не торговал, если легкие деньги сами шли в руки?
– Кто-то из краеведов однажды причислил и его к «скупщикам», но это была стрижка под одну гребенку, подравнивание его к таким, как, скажем, Сафьянов, которому русское население дало кличку «Сойотский царь», а тувинское – «Бай Егор». В архивах и литературе есть данные о торговых оборотах и должниках разных там Бяковых, Веселковых, Садовских, Сафьяновых, Сватиковых, Скобеевых. Нет таких данных только о Карасале и его братьях, потому что это, знать, были люди совсем иных достатков, иного образа мыслей и жизни. Конечно, они помаленьку торговали продукцией фермы и лесного промысла – это было обычное тогдашнее дело, ссужали семена и хлеб русским крестьянам-переселенцам и бедным аратам – есть на то свидетельства, но братья-пионеры не были, наверно, способны урвать время от забот и трудов по своему разветвленному хозяйству, не могли стать конкурентами хищников-соотечественников, отселившись однажды от присоседившегося Скобеева на семьдесят верст вверх по Бий-Хему в Тоджу, где их, в свою очередь, начал утеснять Томут-нойон, местный кровопийца, наживавшийся на спекуляции пушниной и золотом, взятках, ростовщичестве, эксплуатации темных аратов, пасущих его стада. Исчерпывающие документы на сей счет передо мною, их много, но я приведу лишь несколько. Вот характеристика этого бая из донесения усинского пограничного офицера:
«Главный деятель Тоджинского хошуна Томут-человек в высшей степени хитрый, упрям, в проведении своей политики очень настойчив: в минуту откровенности как-то сказал нашим купцам, что „будет держаться своей политики по отношению к русским до тех пор, пока ему не отрубят голову“, корыстолюбием выделяется даже среди своих соотечественников, никто не берет с русских так много взяток, как Томут, хотя вместе с тем никто не притесняет их, как он». Однажды Томут единолично распорядился приставить вооруженный караул к дому Карасала-цитирую по другому подлинному источнику: «…15 лет живущего в этом крае, пользующегося одинаково уважением как русских, так и простых урянхайцев». Осада не снималась два месяца. Эти документы хорошо рисуют, в каких условиях жил и работал Карасал. Интересно, что история Урянхайского края не сохранила свидетельств таких крайних форм преследований других русских поселенцев. А казалось бы, Томут должен был прежде всего вытеснить из хошуна главных своих конкурентов – купцов-хапуг, которые потянулись за Карасалом в Тоджу.
– Ворон ворону глаз не выклюет.
– Как правило. Но тут, несомненно, примешивалась и политика, о чем мы еще поговорим… И Карасал был настолько заметной личностью, что известный уже тогда исследователь Центральной Азии Григорий Ефимович Грумм-Гржимайло не преминул упомянуть его в своей монографин. Маршрут путешественника прошел через Тоджу, но в трудах ученого нет достоверных данных об их встрече. Может, есть они в дневниковых или черновых записях? При первом же выезде в Ленинград я, конечно, просмотрю архив путешественника – было бы очень интересно узнать, познакомился ли Грумм-Гржимайло с этим русским дворянином, поселившимся…
– Дворянином?!
– Да. Карасал и его братья были, как говорится в официальных документах тех лет, потомственными дворянами.
– Невероятно! В глухом азиатском углу, в центральной точке континента, поселяются три брата, принадлежащие к самому привилегированному сословию России ведут культурное крестьянское хозяйство, работают в поле до изнеможения, славятся добрыми делами, подвергаю гся преследованиям!.. Такого вроде бы не должно быть, а?
– Было. В течение двадцати пяти лет было.