Пан Володыёвский. Огнем и мечом. Книга 3

– В первого, кто приблизится, я без промаха выстрелю. Тетушка из мушкета стреляет скверно, но она впотьмах не видит ни зги. Поклясться могу, разбойники! Ах боже! Хоть бы они нас задели! Дайте пистолет, да поживее!

– Идет! – отвечал Заглоба. – Я дам пистолет, а ты дай слово, что раньше меня, пока я «пли» не скомандую, не выстрелишь. Тебе только дай ружье в руки, и ты готова, не спросив: «Стой, кто идет?» – пульнуть в первого встречного, а потом разбирайся!

– Так сначала я спрошу: «Стой, кто идет?»

– Ба, а если это пьянчужки какие едут и девице что-нибудь не вполне галантное скажут?

– Пальну тогда немедля!

– Ах ты, сорвиголова! Вот и вози тебя после этого в столицу. Сказано – без команды не стрелять!

– Я спрошу: «Кто идет?» – но басом, так, что и не догадается никто.

– Будь по-твоему! Гм! Они уже близко. Не бойся, это люди порядочные, грабители выскочили бы из оврага.

Но так как разбойников на дорогах хватало и рассказов про всякие случаи тоже, пан Заглоба приказал ехавшему впереди челядинцу остановиться на свету, в нескольких шагах от поворота с черневшими впереди деревьями.

Тем временем четверка всадников была примерно в десяти шагах. Бася, отважившись, спросила грозным басом, которому, как ей казалось, мог позавидовать любой драгун:

– Стой, кто идет?

– А вы чего на дороге застряли? – отвечал один из всадников, решивший, что у них упряжь не в порядке или колесо сломалось.

Услышав этот голос, Бася тотчас опустила пистолет и воскликнула:

– Это же дядюшка! Ей-богу!

– Какой такой дядюшка?

– Маковецкий!

– Гей там! – крикнул Заглоба. – Уж не пан ли это Маковецкий с паном Володыёвским едут?

– Пан Заглоба? – отозвался маленький рыцарь.

– Михал, друг!

Тут пан Заглоба стал поспешно вылезать из брички. Только он перекинул одну ногу, как Володыёвский соскочил с коня и в мгновенье ока оказался рядом. Узнавши при свете месяца Басю, он схватил ее за обе руки и воскликнул:

– Привет и поклон вам сердечный! А где панна Кшися? Сестра? Все здоровы?

– Слава Богу, здоровы! Приехали! Наконец-то! – отвечала трепещущая от волнения Бася. – И дядюшка здесь? Дядюшка!

Воскликнув это, она кинулась на шею пану Маковецкому, подошедшему к повозке, а пан Заглоба тем временем заключил в объятья пана Володыёвского. После долгих приветствий началась церемония знакомства пана стольника с паном Заглобой, и оба всадника, отдав коней челядинцам, пересели в повозку – Маковецкий с Заглобой на заднее сиденье, Бася с Володыёвским – на переднее.

Бася, отважившись, спросила грозным басом, которому, как ей казалось, мог позавидовать любой драгун:

– Стой, кто идет?

Расспросам, возгласам, восклицаниям не было конца, как всегда после долгой разлуки.

Пан Маковецкий спрашивал про жену, а Володыёвский еще раз осведомился о здоровье панны Кшиси; он, казалось, был несколько озадачен внезапным отъездом Кетлинга, но все это мелькнуло вскользь, второпях, пан Михал спешил рассказать, что поделывал в глухой стороне, у себя на заставе, как он там за ордынцами охотился, как ему порой тоскливо бывало, но и пользительно – старой жизни изведать.

– Вот, стало быть… – рассказывал он, – поначалу показалось мне, будто давние времена вернулись, и мы – Скшетуский, Кушель, Вершулл и я – снова в Лубнах вместе. И только когда мне рано утром казачок ведро воды умыться принес, глянул я на себя – а волосы на висках седые; нет, думаю, не тот я, что был, но, впрочем, иной раз кажется, что пока желания прежние остаются, то и человек прежний.

– В самую точку попал! Видно, там, на свежей травке да на приволье, и разум твой сил набрался, потому что никогда еще столь быстрым не был. Как говорится, охота пуще неволи! Нет лучшего лекарства от меланхолии.

– Что правда, то правда, – добавил пан Маковецкий. – Там у Михала колодцы глубокие, потому как родников поблизости нет. И вот скажу я вам, как выйдут на рассвете солдаты к колодцу, как заскрипят журавли, просыпаешься да встаешь с такой охотой, что готов Господа Бога благодарить за одно только, что на свете живешь.

– Ой! Вот бы мне туда на денечек! – воскликнула Бася.

– Тут только одно средство, – сказал пан Заглоба, – выходи за пана ротмистра замуж.

– Рано или поздно пан Нововейский ротмистром станет, – вставил словечко маленький рыцарь.

– Ну вот! – в сердцах воскликнула Бася. – Я, чай, не просила вместо гостинца пана Нововейского везти.

– А я и не его привез вовсе, а сладости да орешки. Панне Басе здесь сладко будет, а ему там, бедняге, горько.

– Вот и отдали бы все ему, пусть грызет орешки, пока усы не вырастут.

– Полюбуйся на них, – сказал Маковецкому Заглоба, – так они всегда, одно только утешенье, что proverbium [66] гласит: «Кто кого любит, тот того и бьет».

Бася промолчала, а пан Володыёвский, словно бы дожидаясь ответа, весело взглянул на ее юное, освещенное ясным светом лицо, которое показалось ему вдруг таким красивым, что он невольно подумал: «Черт возьми, до чего хороша, плутовка, глаз не оторвешь!..»

66

Пословица (лат.).

Впрочем, и еще какая-то мысль промелькнула у него в голове, потому что он тотчас же обернулся к кучеру:

– А ну гони!

Бричка после этих слов покатилась так быстро, что какое-то время все ехали молча; и только когда колеса заскрипели по песку, Володыёвский сказал:

– И какая вдруг Кетлинга муха укусила! Перед самым моим приездом, перед выборами – уехать…

– Англичанам столько же дела до наших выборов, сколько до твоего приезда, – ответил Заглоба, – впрочем, Кетлинг и сам в горе великом, оттого что пришлось ему уехать и нас покинуть!..

Бася уже хотела было добавить: «Не нас, а Кшисю», но что-то удержало ее, и она не сказала ни слова ни об этом, ни о Кшисином решении уйти в монастырь. Женским чутьем она угадала, что обе вести могут причинить пану Михалу боль, заставить его страдать. Эта боль отозвалась в ее душе, и она при всей своей живости вдруг умолкла.

«О Кшисиных помыслах он и так узнает, – подумала Бася, – но, коли пан Заглоба не проронил ни словечка, лучше и мне помолчать».

А тем временем Володыёвский подгонял кучера: