Панихида по усопшим
Шрифт:
– Не глупи! – прошептала она жестко, – я уже говорила тебе – и мы договорились.
– Дверь заперта, моя красавица, не бойся. Я запер ее сам, ты же видишь. Тут только мы вдвоем, так почему бы нам не присесть ненадолго?
Она оттолкнула его руку от себя:
– Я сказала тебе. Это должно закончиться, – ее губы дрожали от волнения, она чуть не плакала. – Я не могу больше терпеть этого, я просто не могу! Ты должен уехать отсюда. Ты должен!
– Конечно, я должен. Именно поэтому я и пришел, чтобы увидеть тебя – ты что, не можешь понять этого? Просто присядь, вот и все. Не слишком многого я прошу, ты согласна, Рут? – его голос был вкрадчиво убедительным.
Она села, он тоже сел рядом с ней, не более чем в десяти футах или около того от исповедальни. (Тяжелые коричневые ботинки
– Ты читал статью, – отрезала она. Это был не вопрос.
– Мы оба читали статью.
– Ты должен сказать мне правду – меня не волнует, что ты говоришь, но ты должен сказать мне правду. Возможно, у тебя… – (ее голос прерывался) – у тебя было что-нибудь общее со всем этим?
– У меня? Ты, должно быть, шутишь! Ты не можешь искренне верить в это, – конечно, не можешь, Рут! (Человек, а Морс мог теперь видеть это, носил пару грязных серых фланелевых брюк, а к ним зеленые подтяжки цвета хаки, достигавшие шеи таким образом, что было не ясно, носил ли он галстук.)
Рут наклонилась вперед, положив локти на спинку скамьи перед ней, и обхватила голову руками. Глядя на нее можно было подумать, что она молится, и Морс догадался, что она, вероятно, так и делала.
– Ты не говоришь мне правду. Это ты убил их! Всех! Я знаю, это ты сделал. Она, заблудшая душа, сейчас ко всему безразличная в горькой глубине своих страданий, сидела, закрыв голову руками. Морс, глядя на нее, чувствовал как глубокое и мучительное сострадание поднимается в нем; но еще он знал, что должен ждать. Накануне он разгадал истину о мрачной череде трагедий, и здесь и сейчас эта истина подтверждалась не более чем в нескольких ярдах от него.
Человек никак не отрицал брошенных против него обвинений, казалось, он что-то ищет правой рукой у своего горла, его лицо на мгновение повернулось. (Лицо, как уже заметил Морс, было лицом мужчины около пятидесяти лет, возможно, оно казалось старше из-за длинных, неопрятных, черных волос и бороды с сильными прожилками седины, которая скрывала его лицо).
Все было здесь, все было перед ним. Все было чересчур просто, – так по-детски просто, что ум Морса, как всегда, отказывался в это верить и вместо этого пытался найти (и, действительно, почти находил) самые сложные решения. Почему, ну почему, именно в этот раз, именно в это время, он не был готов принять и смириться с простыми, в любом случае, неопровержимыми фактами, – теми фактами, которые смотрели ему прямо в лицо и просто взывали к здравому смыслу? Человек, сидящий сейчас здесь, рядом с Рут Роулинсон? Ну, Морс? Конечно, это был он! Это был брат Лайонела Лоусона – Филипп Лоусон. Человек всеми презираемый, по рассказам его окружения, человек, которого презирал и сам Морс; человек, который совершил не очень умное преступление за очень подлую награду; бездельник, тунеядец и паразит, который с ранних школьных лет отравлял жизнь своего долготерпеливого брата. Умный мальчик, самый популярный и любимый мальчик, – мальчик, который вырос без капли морали в своей душе, мальчик, который потратил впустую свое значительное наследство на разгульную жизнь, и который вернулся за добычей еще раз к своему несчастному брату Лайонелу; вернулся с полным знанием жизни брата и слабостей брата; вернулся с угрозами предательства и общественного воздействия – угрозами, за которые Лайонел заплатил добротой и состраданием и, без сомнения, деньгами тоже. А потом – да, а потом пришло время, когда самому Лайонелу, на этот раз в его жизни, отчаянно потребовалась помощь его бесполезного брата, и он был более чем готов заплатить за нее; время, когда два брата спланировали исполнение и продумали последующее прикрытие убийства Гарри Джозефса до мелочей.
Это были мысли, промелькнувшие у Морса в тот момент,
а многократный убийца сидел напротив него, его левая рука по-прежнему лежала на спинке задней скамьи, его правая рука по-прежнему возилась с чем-то на шее; и Рут, нагнувшаяся вперед в молитвенной позе, была все также трогательно уязвима.Тогда, наблюдая за ними, Морс почувствовал напряжение каждого своего мускула и готовность адреналина затопить его тело. Пальцы правой руки мужчины держали узкий конец шейного платка, темно-синего платка, с широкими диагональными полосами алого цвета, окаймленными более тонкими зелеными и желтыми. И пока Морс смотрел на сцену, которая разыгрывалась непосредственно у него перед глазами, его ум пришел в полный ступор, после чего совершил обратный кульбит и приземлился в состоянии абсолютного отупения.
Но время отпущенное на размышления истекло; уже правая рука человека намотала платок на шею женщины; уже левая рука двигалась навстречу ей – и Морс начал действовать. Незадача была в том, что низкая дверь исповедальни вынудила его неловко выбираться из узкого пространства, из-за чего пропал элемент неожиданности; и, когда жгут сдавил горло Рут, она издала ужасный крик.
– Держи дистанцию! – прорычал мужчина, вскакивая на ноги, и потянул Рут за собой, жгут еще сильнее впился в ее шею. – Ты слышал меня! Держись там! Ни шагу дальше, иначе…
Морс с трудом расслышал его. Он отчаянно рванулся к их паре, и Рут тяжело упала в центральном проходе, когда Морс захватил правую руку мужчины и попытался изо всех сил закрутить ее за спину. С почти смешной легкостью его противник четко встряхнулся и выпрямился, порочная ненависть пылала в его глазах.
– Я знаю, кто ты, – сказал Морс, тяжело дыша, – и ты знаешь, кто я, не так ли?
– Да, я знаю, ты ублюдок!
– Тебе нет смысла пытаться что-нибудь сделать – мои люди повсюду вокруг церкви (его слова вылетали отрывочными сериями), – для тебя нет никакой возможности выбраться отсюда – никакой вообще. Теперь… теперь, пожалуйста, будь благоразумен. Я собираюсь вывести тебя отсюда – тебе не о чем беспокоиться.
Какое-то время человек стоял почти неподвижно, только его глаза вращались в глазницах, словно взвешивали ситуацию с лихорадочной логичностью, словно в поисках какого-то отчаянного способа скрыться. Потом что-то, казалось, смыло остатки человечности, будто глазурь, во внезапно расширившихся глазах что-то стерло последние рудименты любого рационального мышления. Он быстро повернулся, почти атлетически, на каблуках, и с маниакальным смехом, отдавшимся звонким эхом под сводами, побежал к задней части церкви и исчез за портьерой ризницы.
В этот момент (как позже заявил Льюис) Морс мог выбрать несколько более логических вариантов действий, чем тот, который на самом деле последовал. Он мог пойти к двери на северной паперти и сразу дать сигнал Льюису; он мог вывести Рут из церкви и запереть за собой дверь; он мог послать Рут, если она достаточно оправилась, чтобы позвать на помощь, а самому остаться на месте, выполняя роль сторожевого пса. Но Морс не сделал ни одной из этих вещей. Он, чувствуя странно увлекательный и примитивный инстинкт охотника за дичью, почти смело прошел в ризницу, где во внезапном волнении раздвинул шторы в сторону. Там никого не было. Единственный дверной проем из ризницы вел к башне, Морс подошел и попытался открыть дверь. Заперта. Он вынул ключи, выбрал правильный с первого раза, отпер дверь и, встав осторожно в стороне, открыл ее. На самой нижней каменной ступени винтовой лестницы, он увидел мужскую шинель, длинную, потертую и грязную; и, поверх нее – аккуратно положенную пару темных очков.
Глава тридцать шестая
Узоры почерневшей паутины свисали со стыков каменных ступеней над его головой, когда шаг за шагом Морс поднимался по винтовой лестнице. Он не ощущал страха: как будто его параноидальная акрофобия временно притормозила, и включилась категория более разумная из-за непосредственной опасности от человека где-то там наверху. Он поднимался все выше и выше, дверь на колокольню возникла справа, когда он услышал голос с высоты над ним.
– Продолжайте, мистер Морс. Прекрасный вид сверху.