Панихида по усопшим

Глава тридцать седьмая

Морс понял, что случилось чудо. Тело, так неумолимо давившее на него, стало в какой-то момент и тяжелее и легче; сцепление на шее и туже и слабее. Человек застонал, будто в какой-то невыносимой агонии, и тогда колени Морса оттолкнули его, почти легко и свободно. Человек отшатнулся в сторону башни, где он отчаянно потянулся к ближайшей балке. Но инерция его тела была слишком велика. Кладка осыпалась, когда его правая рука оперлась на нее в попытке удержаться, и человек перевалился через парапет.

Ужасающий крик постепенно затихал, пока тело человека падало, кувыркаясь, на землю, все ниже и ниже, и, наконец, послышался смертельный стук, с последовавшими испуганными воплями тех, кто проходил мимо подножия башни.

Льюис стоял, все еще сжимая за верхнюю часть длинный медный подсвечник.

– Вы в порядке, сэр?

Морс не двинулся с места, блаженно вдыхая пьянящий воздух могучими глотками. Боль в руках бушевала как зубная боль, и он раскинул их рядом, лежа на пологой крыше, как человек, которого распяли.

– С вами все в порядке?

Это был еще один голос, мягкий-мягкий голос, и тонкие прохладные пальцы легли на его влажный лоб.

Морс кивнул, и посмотрел на ее лицо. Он смотрел на очень светлый пушок на ее щеках и светло-коричневые веснушки по обеим сторонам ее носа. Она стояла на коленях рядом с ним, ее большие глаза наполнились счастливыми слезами. Она обхватила его голову руками и тесно прижала к себе, при этом Морсу показалось, что прошло много часов и много дней.

Они ничего не сказали друг другу. Когда они медленно спускались с башни (она немного впереди) крепко взявшись за руки, они все еще ничего не сказали друг другу. Когда через несколько минут Льюис увидел их, они сидели на задней скамье часовни Девы Марии, ее залитое счастливыми слезами лицо покоилось на его плече. И все же они ничего не сказали друг другу.

Когда Льюис заметил две фигуры на башне, он чуть не сломал себе шею, скатившись вниз через пять лестничных пролетов, сбил по пути нескольких барышень, пробегая через косметический отдел на первом этаже, и, наконец, подбежав к северной двери, с яростным отчаянием бил и бил в нее кулаками. Женщина была еще там, он знал это, но ему пришло в голову, что нечто могло случиться с ней; и в отчаянии он швырнул большой камень в нижнее окно с двойной целью – чтобы кто-то его услышал и чтобы создать возможный проход внутрь. И женщина услышала его. Дверь открылась, и он, выхватив подсвечник из святынь Богородицы, взлетел на башню по лестнице через три ступеньки, и уже на крыше врезал светильником со всей силы между лопаток навалившемуся на Морса бородачу.

Двое местных полицейских уже были на сцене, когда появился Льюис. Кольцо людей стояло в четырех-пяти ярдах, окружив труп, и скорая, которую уже вызвали, подвывала, прокладывая себе путь вниз к Сент-Джилс от больницы «Джон Редклиф». Льюис сорвал рясу с одного из крючков в ризнице, и накинул ее на покойника.

– Вы знаете, кто он? – спросил один из полицейских.

– Я думаю, знаю, – сказал Льюис.

– Ты в порядке? – сгорбленный патологоанатом был третьим человеком, который задал тот же вопрос.

– В полном. Несколько недель на Ривьере, и я буду в порядке. Ничего серьезного.

– Ха! Это то, что все они говорят. Всякий раз, когда я спрашиваю своих пациентов, от чего их родители умерли, все они говорят то же самое: – «О, ничего серьезного».

– Я скажу тебе, когда не все будет в порядке.

– Ты, вероятно, знаешь, Морс, что каждый человек когда-либо рожденный, имеет, по крайней мере, одну серьезную болезнь в жизни? – Последнюю.

Мм. Это была мысль.

Льюис вернулся в церковь: дела за ее пределами были почти закончены.

– Вы в порядке, сэр?

– О, ради Бога! – сказал Морс.

Рут Роулинсон еще сидела на задней скамье в часовне Девы Марии, глядя тупо перед собой, – тихая и пассивная.

– Я отвезу ее домой, – сказал Льюис, – вы только…

Но Морс прервал его.

– Боюсь, что она не может вернуться домой. Вам придется забрать ее в управление, – он тяжело вздохнул и отвернулся от нее, – она будет находиться под арестом, и я хочу, чтобы вы лично приняли от нее заявление. – Он повернулся к Льюису и сказал с необъяснимой злостью в голосе. – Это ясно? Вы! Лично!

Молчаливую и несопротивляющуюся Рут увел в полицейскую машину один из констеблей. После того как она ушла, Морс, Льюис и полицейский медик вышли из церкви.

Толпа снаружи, стоявшая вокруг теперь уже накрытого тела, наблюдала за их появлением с неподдельным интересом, будто главные герои какой-то драмы только что вышли на сцену. Сгорбленный пожилой человек, который выглядел также, как если бы осматривал (вернувшись в 1555 год) с равнодушным видом тела мучеников за веру, сгоревших на костре рядом с Беллиол-колледжем, всего в нескольких сотнях ярдов отсюда. Далее, спокойный, довольно крупный на вид мужчина, который, как вначале казалось, отвечал за всю операцию, и который теперь отступил немного на второй план, как делал это всегда в присутствии своего начальства. И, наконец, более худой, лысеющий, бледный человек с пронзительным взглядом серо-голубых глаз, в которых мрачно, более чем у кого-либо из трио – была видна спокойная властность.

Они стояли, эти трое, над накрытым телом.

– Не хочешь посмотреть на него, Морс? – спросил патологоанатом.

– Я насмотрелся на него достаточно, Макс, – пробормотал Морс.

– Его лицо в полном порядке, если ты чувствуешь брезгливость.

Медик откинул верхнюю часть рясы с лица покойника, и Льюис посмотрел на него с большим интересом.

– Так вот как он выглядел, сэр.

– Простите?

– Брат Лоусона, сэр. Я только что говорил, что…

– Это не брат Лоусона, – тихо сказал Морс; так тихо, что никто из остальных, казалось, не услышал его.

Книга Руфи. Глава тридцать восьмая

Показания, данные мисс Рут Роулинсон, проживающей на Мэннинг-террас,14А, Оксфорд, подписанное ей же, в присутствии сержанта Льюиса, управление полиции «Темз-Вэлли».

Может быть, легче начать с событий двадцатилетней давности. Я тогда первый год изучала английский, историю и экономику в старшем классе школы Оксфорда. Директриса пришла однажды утром в аудиторию и позвала меня на улицу. Она сказала мне, что я должна быть храброй девочкой, потому что она должна сообщить мне очень печальную новость. Мой отец, который работал тогда печатником в «Оксфорд Юниверсити Пресс», перенес обширный инфаркт и умер через час после поступления в клинику «Редклиф». Я помню ощущение отупения больше, чем реальное горе. На самом деле в течение следующих нескольких дней я испытывала почти чувство гордости, так как учителя и другие девушки относились ко мне с добротой, которой я в действительности никогда раньше не знала. Это было так же, как если бы я была героиней, которая переносила несчастье с большим мужеством. Но на самом деле это был не тот случай вообще. Я не любила отца, и мы никогда не были близки с ним. Небрежный поцелуй, когда я отправлялась спать или банкнота иногда, когда я сдавала хорошо экзамены, но он выказывал мне мало реального интереса, и никакой реальной любви. Возможно, это была не его вина. Мою мать поразил рассеянный склероз, и хотя в то время она была еще достаточно мобильна, первая и каждая мысль ее были о счастье и благополучии отца. Он, должно быть, любил ее очень сильно, и его смерть была страшным ударом для нее. С того дня она изменилась. Как женщина она никак не могла примириться с такой утратой и, следовательно, должна была стать другим человеком.

Что-то случилось и со мной тоже, я вдруг начала терять интерес ко всему, чем гордилась в школе, и я начала терять любовь к моей матери. Я подозревала, что она преувеличивает свои физические недостатки и все для того, чтобы только я занималась приготовлением пищи, и стиркой, и уборкой, и покупками. Я делала для нее все больше, но получала все меньше и меньше благодарности. Я осталась в школе и сдала экзамены в следующем году, но я не стала подавать документы в университет, хотя, как ни странно, мама этого хотела. Вместо этого я поступила в колледж на курс по подготовке секретарей высшей квалификации и вскоре обнаружила, что у меня были реальные способности для такой работы. Даже раньше, чем я закончила колледж, мне были предложены три места работы, и я, приняла очень хорошее предложение от «Оксфорд Юниверсити Пресс» – в качестве личного и конфиденциального секретаря к человеку, который немного был знаком с моим отцом. Он был очень добрым боссом и очень умным человеком, и пять лет, которые я проработала с ним, были самыми счастливыми в моей жизни. Он был холостяком и примерно через год, он начал приглашать меня на совместные обеды или посещения театров и я соглашалась. Он никогда не пытался воспользоваться своим положением, только иногда брал меня за руку, когда мы шли к машине – это был минимальный физический контакт между нами. Тем не менее, я влюбилась в него – совершенно безнадежно, как я думала. Затем произошли два события в течение нескольких дней почти друг за другом. Мой босс попросил меня выйти за него замуж, и произошло внезапное резкое ухудшение состояния здоровья матери. Были ли связаны эти два случая, мне точно неизвестно. Я рассказала ей о предложении вступить в брак, и она сказала мне, что она думает об этом в типичных для нее откровенных терминах. Он был просто грязный старикашка, который ищет немного регулярного секса, несмотря на огромную разницу в нашем возрасте. Смешно! Я должна найти себе симпатичного молодого человека примерно моего возраста – то есть, если я, наконец, решу оставить ее одиноко гнить в каком-нибудь доме для хронических больных. Она поднялась самостоятельно наверх в обезумевшем состоянии, и я понимаю, что, возможно, я была несправедлива, сомневаясь в ее подлинном шоке при известии о моем браке. Во всяком случае, ее лечащий врач сказал мне, что ей действительно стало очень плохо, и она должна была немедленно лечь в больницу. Потом еще две вещи произошло почти сразу. Моя мать вернулась домой, нуждаясь в большем ежедневном внимании, и я сказала моему боссу, что я не могу принять его предложение и что обстоятельства таковы, что было бы лучше для меня уйти с работы. Помню вид детской печали и разочарования в его глазах. Когда спустя три недели я уволилась, он пригласил меня на чудесный обед в ресторан, и мы проговорили совершенно спокойно весь вечер. Когда он отвез меня домой, и мы сидели в машине, пытаясь завершить наше очень неудобное прощание, я повернулась к нему и свободно и любовно поцеловала его в губы. С этого дня я замкнулась в себе, так же, как замкнулась моя мать. Несомненно, я гораздо больше похожа на мою мать, чем мне хотелось бы. Во всяком случае, мать, вероятно, была совершенно права. Когда я ушла с работы, мне было двадцать четыре, а моему боссу было сорок девять. Я встречала его раз или два после этого, просто случайно на улице. Мы задавали друг другу обычные вежливые вопросы, и шли каждый своим путем. Он так и не женился. Два года спустя он умер от кровоизлияния в мозг, и я пошла на его похороны. Оглядываясь назад я не чувствую глубокого сожаления от того, что мы не поженились, но я всегда буду жалеть, что так и не предложила ему стать его любовницей. Эти факты могут показаться неуместными, но я упоминаю их в надежде, что кто-то может быть в состоянии будет понять, почему все пошло не так, а не для того, чтобы оправдать и себя в какой-то степени, и собственное участие в ужасных делах, который позже произошли.